Отторжение

И в один день все изменилось. Уехал папа, уехал рояль. Вроде бы шутка – как такое возможно? Одиночество, тишина, опустевшие комнаты: часть мебели вывезли. Раньше в кроватях квартировали два знакомых облака – папа и мама, а теперь исчезло не только одно из облаков, но и кровать. Конечно, смешно – К рассказывала Вивеке, девочке из дома напротив, и смеялась. И ее маме рассказывала – тоже со смехом. Сидела у них на кухне на полу, прислонившись к стене, – и смеялась. И Вивека была там, и ее мама – то у плиты, то у мойки, громыхала посудой, мыла, ставила в шкаф, доставала из шкафа. Когда К закончила свой веселый рассказ, мама Вивеки строго на нее поглядела выпученными глазами и сказала:

– Не над чем тут смеяться. Ничего смешного.

К уже знала, что глаза у нее такие из-за болезни под названием “струма”, хотя понятия не имела, что это такое – струма.

Если бы у К за спиной не было стены, она бы упала. Она и так упала – лицом вниз, только никто этого не заметил. До нее внезапно, как удар грома, дошло: мама Вивеки права. Смеяться не над чем. И больше уже не смеялась.

– Девять часов, пора вставать. – Мамин крик из кухни.

Но лучше бы еще немного полежать. Интересно, нашла ли мама записку на столе? I love you. Наверняка нашла. И написала, как обычно, на той же бумажке: I love you too

.

К раскладывает такие любовные признания по всему дому. Видела в каком-то фильме, как шпионы оставляли друг другу записки под условленным камнем. Они, может быть, никогда друг друга не видели, но знали, что другой существует и он от него зависит, так же как тот, другой, знает, что зависит от этого.

К медленно поднимается с постели и набрасывает халатик. Вставать неохота, завтракать неохота – вообще ничего неохота. Она не любит воскресенья. В марте особенно. Мартовские воскресенья почему-то всегда бесконечно серые, будто договариваются между собой. Серость укутывает дома, улицы. Деревья стоят неподвижно, им тоже скучно. Все, на что она любит смотреть, выглядит бледно, безжизненно и некрасиво. К тому же воскресенья по какому-то неписаному закону – самые длинные дни. Скорость света, подчиняясь всеобщему занудству, сокращается раза в два, каждая минута утверждает свое право на вечную жизнь. К не любит месяц март, не любит религию, не любит скуку. Открывает шторы, и комната заполняется холодным бледным светом, мгновенно, как отравляющий газ, убивающим ласковый уют ночи.

Память. Линии раздела, тактовые черты времени. События уже произошли, что-то случилось, но понять, что именно, можно только потом. Как будто она опять проснулась раньше всех.

Это большое разочарование – проснуться раньше всех. Мир пуст, непонятно – существует ли он или уже нет. Никаких звуков, никакого движения. Никто не предложит чашку чая, поговорить не с кем. Четыре неподвижных тела рассованы по разным комнатам, никто не шевелится, глаза закрыты.

Берет плюшевого медвежонка и выходит в коридор. За окном палисадник, за палисадником улица, а на той стороне многоэтажный коричневый дом. К побаивается этого дома. Рассказывали, там одна девочка выколола мальчику глаз. Вилкой. И на улице тоже небезопасно: вдруг попадется навстречу какой-нибудь злодей с вилкой. Злоумышленник, как говорит папа.

К слегка приоткрывает дверь и заглядывает в спальню. Две кровати составлены вместе, получилась одна широченная (прыгать на ней запрещено). Ничего особенного… но именно этой картинке суждено стать главным детским воспоминанием, оно будет посещать ее годы и годы спустя. Их волосы вообще-то не черные, но кажутся черными на фоне белой подушки. Оба, и мама и папа, спят почему-то на животе. Он отвел правую руку, она – левую, и они держат друг друга, будто боятся, что другой убежит…

Это было три года назад. Но она будет возвращаться и возвращаться к этой немой сцене, мысленно изучать ее, стараться понять… Так потерпевший кораблекрушение обследует остров, на который его выбросила буря. Она вспоминает эту сцену, потом память об этой сцене, потом память о памяти. Видит себя со стороны: ребенок заглядывает в дверь спальни, там спят родители, и никаких сомнений: они любят друг друга.

Она довольно долго стояла и смотрела в щелку. Похоже на фильм, фильм с сильно приглушенным звуком, ничего не происходит, два неподвижных тела лежат и дышат. Короткий вдох и долгий, протяжный выдох. Тихий концерт, музыка живого дыхания.

Вот так: жила-была девочка в Стокгольме с мамой, папой, двумя сестрами и котом. Потом папа исчез, мама выпила кучу таблеток, а девочка посылала в больницу оранжевые рисунки, потому что оранжевый цвет ей нравился больше других. Мама вернулась, ей нужно было все время помогать, и девочка помогала чем могла. Вот и все, больше сказать нечего.