Отторжение

Права человека не подразумевают целостность мира. Никто не может быть уверен, что завтра все будет выглядеть так же, как сегодня. К примеру, вот этот уличный торговец, продающий кунжутное масло, – кто знает, появится ли он завтра в тот же час и в том же месте? Или ветерок, пахнущий рыбой и водорослями, – останется таким же доброжелательным, не превратится ли в ураган? Уж это-то Катрин знает точно: такая уверенность – просчет, самонадеянность, миф, не более того. А тот, кто все же верит в такую непостоянную и капризную субстанцию, как земное существование, либо невежа, либо бесконечно глуп. Нет, конечно, мир остается миром, целостность – целостностью, как ее ни рассматривай. Душистый бриз с моря и сметающий все на своем пути ураган явления разные, но и то и другое – ветер. Наводнение, если смотреть с горы, – ничего страшного. Достойный, много работающий человек может не только сохранить жизнь, но и преуспеть, хотя надеяться не следует. Видаль это знал.

И Катрин тоже знает.

Она сидит в уличном кафе, ест утопленное в меду апельсиновое пирожное и пьет кофе. Народу нет – только какая-то немецкая пара. И компания старых греков, мужчины и женщины, – эти наверняка приходят сюда ежедневно. Догадаться нетрудно: официант принес им кофе и сладости, не дожидаясь заказа. И знают они друг друга давным-давно, привыкли к молчанию – все, что можно было сказать, уже сказано. Привыкли к голубям, клюющим что-то под столиками. Они даже не посмеялись над уловкой хитрого воробья – тот с беззаботным видом прыгал по перилам, но не успел немец отвернуться, хищной молнией порхнул к столику и оторвал кусочек торта. А греки то и дело одной рукой ласково поглаживают другую – да, так бывает. Хотят убедиться, что рука на месте, что кожа теплая, что все происходит не во сне, что действительность такая, какой и быть должна. Катрин помнит: бабушка тоже сцепляла руки в замок и крутила пальцами, не отрываясь от экрана телевизора. Вечное движение без всякого смысла.

И вот Катрин сидит в кафе в Фессалониках, вспоминает бабушку Риту в Лондоне и думает о дедушке Видале и унаследованной им фамилии.

В горах Кастилии есть плато, а на плато – городок, где когда-то взорвался мой мир. Куэнка. Он есть – и его нет. Он за пределами памяти. Никто из живущих не может помнить, как жили мои предки в этом городе. Никакой связи – но связь все же есть. Фамилия, которую унаследовала Салли, моя мама. Родина моих пра-пра… надо попробовать сосчитать, сколько именно пра. Это и родина, и антиродина. Место, откуда их изгнали, место, где они чувствовали себя в безопасности, и место взрыва, разбросавшего обитателей Куэнки по всему миру. А результат? Столетия тревоги и неприкаянности.

Испания. Вот оно – Кастильское плато, раскинувшееся под ярко-синим небом, плотно прилегающим к горизонту. Заросли чертополоха. Дороги даже и дорогами назвать нельзя – мятые извилистые полоски, чуть светлее бескрайнего рыжего пейзажа. Стада овец. Хочешь проехать – выбирай места посветлее.

А на берегах рек преобладает зеленый: зеленая тень от камыша, тихая, зеленая с чернотой вода. Журавли издалека выглядят как черно-белые запятые на бутылочно-зеленом фоне.

Городок Куэнка расположен в двадцати километрах к востоку от Толедо, на склоне горы. Надо приглядеться, чтобы вычленить дома среди уступов скал, они словно перетекают друг в друга. Поселение заложили мусульмане в восьмом веке, потом его захватили христиане, мусульмане вернули назад, потом оно опять перешло в руки христиан. Расправа была ужасающей: сотни людей сбросили со скалы. Таково было наказание за истинные и выдуманные преступления.

Много столетий на Иберийском полуострове мусульмане, христиане и евреи жили бок о бок. Золотой век, когда понятия “толерантность” еще не существовало, а толерантность уже была. Никто не сформулировал теорию, хотя бы пару тезисов толерантного общества, никто не принимал официального решения, что-нибудь вроде “отныне мы будем жить в мире и согласии”. Нет, ничего подобного не было. Скорее всего, многолетний опыт показал практические преимущества толерантности.

Но, как выяснилось, до определенного предела. И в городке Куэнка тоже действовал этот неписаный манифест, пока ему не пришел конец. В общих чертах все выглядело так: город попеременно занимали то мусульмане, то христиане, а евреев бросали в пропасть.