Отторжение

Сегодня видела Кремлёвские башни без звёзд — так низко плыли тучи. Брагин спросил, ехать ли к Горбатому мостику. Я отказалась. Не могу сейчас видеть мокрый булыжник, жёлтые листья в лужах и пикет женщин в чёрных платках. Конечно, они там уже стоят. Ведь именно в эти часы всё и происходило.

Странно, но я до сих пор не думала о том, что где-то есть Дальний Восток. И уж, конечно, я там никогда не бывала. Далеко-далеко от Москвы шумит Тихий океан. Вспухают сопки на фоне неба цвета чайной розы. Скоро я всё это увижу. Если придётся умирать, только там, где всё чужое.

— Оксана, только тебя и ждём! — Озирский постучал пальцем в дверь. — Поторопись, пожалуйста.

Я как раз заканчивала принимать душ, и потому довольно быстро оделась. Мне очень хотелось выпить и расслабиться — нервы уже не выдерживали. К собравшимся вышла в чёрном шерстяном платье с атласными вставками и клиньями на юбке. Туфли, разумеется, надела тоже чёрные — классические «лодочки».

Около маминого портрета стояли два огромных букета белых хризантем. И между ними — стопка водки, накрытая кусочком хлеба.

Водку пили мы все — кроме, конечно, братьев. Липке тоже разрешили, только немного. Поначалу все сидели молча, и рюмки не звенели — мы ведь не чокались. Дождь барабанил по подоконникам, шумел в поредевших кронах тополей. Ота не нарушала скорбной тишины. Она перебирала подвешенные над коляской игрушки. Вира натянула на неё новые ползунки в клубничку.

— Липка, дай гитару!

Я наконец-то решилась вынести на суд друзей плод собственных трудов. Показать тот самый сюрприз, который так долго готовила. Все смотрели на меня с превеликим удивлением — неужели буду петь? Но я всегда считала, что песня лучше тупого молчания поможет высказать горе, ненависть, надежду. Когда сестрёнка принесла гитару, я взяла её и поудобнее устроилась на стуле.

— Ребята, Прохор Прохорович, Вира, я попробовала написать музыку…

Краска смущения залила мои щёки. Озирский коротко свистнул.

— Да ну! Молодец! Это, как я понял, будет песня?

— Да, конечно. — И я принялась перебирать струны.

Никогда не думала, что так страшно впервые петь перед близкими людьми. Что же тогда говорить о чужих? У меня заплетались пальцы, и пересыхало в горле.

— А слова чьи? Тоже твои? — Гай даже привстал за столом.

— Нет. Я нашла листочек со стихами у «Асмарала». Стихи были напечатаны на машинке и не подписаны. Я прочитала и подумала, что слова так и просятся в песню — как раз о тех днях. В память мамы, в память всех, кто погиб там, я пою…

— Давай скорее! — приказал Озирский.

Брагин молча стиснул на коленях пудовые кулачищи.

— Автор стихов назвал песню «Эхо».

Я старалась исполнять мелодию именно так, как её сочинила. Кажется, из мизинца правой руки у меня пошла кровь — и это было тоже символично.

Ваши души ещё не покинули этих ходов,
И неслышное это уходит в подземные залы.
То ли звуки невнятных шагов, то ли стёжки следов:
«Это что? К «Полежаевской»? —
«Нет. К «Баррикадной».
«К «Смоленской». К вокзалу»…

Все, не сговариваясь, встали из-за стола. Только мне Озирский махнул — сиди, мол, так удобнее. Ведь гитара без ремня, и на весу её держать трудно. Брагин плакал, Озирский кусал губы. Липка закрыла лицо ладошками, плечи её тряслись. Я сидела на стуле, а Ота лежала в коляске и слушала песню. Она ведь тогда уходила с нами под землей — крохотный ветеран подлой войны.

Вы, погибшие там, наверху, не успели уйти
До начала второй, самой и злой гекатомбы*
Нашей памяти гулкой вашу память, как эхо нести
Наших братьев, уже не успевших уйти в катакомбы…

Каждый из нас помнил, что без коллекторов мы бы не спаслись. Что канализационный люк может быть самым безопасным местом в городе. Повезёт ли мне сейчас? Скоро я покину квартиру на Звенигородке и уеду на Спиридоньевку, к Дайане. А уже туда ночью прибудут люди Косарева, которые повезут меня во Владивосток.

Остаётся три часа на то, чтобы протрезветь и сосредоточиться. Около меня не будет уже ни Андрея, ни Прохора. Даже поблизости, на улице им нельзя находиться. Их могут заметить, и тогда мне придётся плохо. Но не стоит напрягаться раньше времени. Сейчас я должна петь.

Ваши тени ложатся на кровью пропитанный пол
И на кафельный пол, где постелями были бушлаты…

Как бы я хотела проснуться от тяжкого сна и узнать, что ни куда «погружаться не нужно, что всё почудилось! Как это дико, ужасно! Все молодые матери в это время находятся в декретном отпуске — даже до трёх лет! А я должна бросать четырёхмесячного ребёнка и лезть чёрту в зубы!