Отторжение

— Сообщил агент с Дальнего Востока, — спокойно пояснил Падчах. — Андрей очень переживает. Я не мог не посодействовать.

Я робко взяла его маленькие жёсткие руки в свои и прижалась к ним щекой. В комнате было тихо — только потрескивал огонь в плошках. Мысли, восклицания, обрывки фраз пронизывали мой мозг, как молнии. Я почему-то боялась, что Эфендиеву наскучит моё общество. Может, он и отправит меня в Москву, но останется весьма нелестного мнения о сотруднице Озирского.

— Значит, тебя так называемый брат за долги продал? — вкрадчиво спросил Падчах.

— Вот именно. Я ничего не могла сделать. Конечно, вам всё это не интересно. Я должна отчитываться перед своим начальством. Пусть делают со мной, что хотят, но я ни в чём не виновата…

Я опять заплакала. Падчах на сей раз решил утешить девочку по-другому. С минуту он внимательно на меня своими шоколадными глазами, а потом стал целовать мои руки — ладони, запястья, пальцы. Я даже не знала, что это так приятно.

— Ну, успокойся, малышка, не надо плакать…

Падчах умело удалил раскисшую косметику с моего лица. Сразу видно, что делал он это далеко не впервые. Я обняла клиента, как родного отца, заступника, избавителя. С отчаянием утопающей я вцепилась в белый плотный шёлк эфендиевского костюма.

— Перестань себя уродовать! — Падчах тоже обнял меня, заглянул в глаза. — Ты варварски относишься к богатству, данному тебе природой. Такие сокровища не должны содержаться в сырости. В зеркало посмотри — нос распух, губы искусаны! Я же сказал — всё позади. Радоваться надо, пировать, а не реветь. Здесь тебя уже никто не тронет. Ты этого боишься?

— Я всего боюсь. Пока не окажусь дома, буду дрожать…

— А вот этого не нужно…

Падчах снова стал меня целовать. Через некоторое время я ответила ему тем же. За свою свободу я готова была заплатить любую цену. Но Падчаху не нужны деньги — он сказочно богат. И никого не боится — уж я-то знаю. Всё, что я могу дать ему, я дам.

— Женщину надо лечить любовью, — уверенно сказал Эфендиев.

И я сама не заметила, как наши губы слились в долгом поцелуе. Точно такой момент уже был в моей жизни. Но то происходило, будто не со мной. Невинная девочка и проститутка из Стамбула — две большие разницы. Я поняла, что такое страсть, любовный пожар — когда была зачата Октябрина. Но та любовь была запретной, и потому особо сладкой. А сейчас нам никто не мешает, кроме моих собственных эмоций.

Да, вчерашняя школьница, потерявшая невинность на казённом диване, ничего не смыслила в любви, действовала только по инстинкту. Теперь же я должна показать класс, сдать трудный экзамен. Мои губы словно пили хмельное вино, а по телу текли ручейки тёплой воды. Я пила счастье мелкими глотками — будто из узкого бокала-флейты. У любви оказался аромат крепкого табака с привкусом мёда и кардамона.

У Падчаха оказалась какая-то особая методика. Незаметно, осторожно он раздел меня. А потом сам мгновенно оказался без белого костюма, да и вообще без всего. Неуловимым движением он продел руку под мою левую подмышку, а правую завёл за спину, под копчик. В тот же момент нас словно магнитом притянуло друг к другу. Я уже знала, что надо делать дальше — первый опыт так и жил в моей памяти. Мы сидели на ковре, лицом к лицу, уже став единым целым. Прошлое вернулось мне. Я даже не мечтала о таком счастье.

Ровно в полночь, под бой часов, я кончила и громко застонала. Но почему-то немедленно охрипла и полностью отключилась. Качаясь на пронизанных солнцем волнах посреди южного моря, я подумала, что теперь точно всё будет хорошо…

20 ноября. Батуми. Раньше я сочла бы, что нахожусь уже в своей стране. Но теперь это — заграница. Грузия, вернее, Аджария.

На море — шторм. Мощные волны швыряют на берег мандарины. Те разлагаются на гальке. Мы с Падчахом бродим по берегу и стараемся на мандарины не наступать — пусть они даже подгнившие и горькие. За нами, на берегу — колонны, ступени, цветная мозаика, летнее кафе. Это — бывший Советский Союз. Уже не Турция, но ещё не Россия.

Сулейман Аюб-оглу продал меня Падчаху задёшево; хотел даже подарить. Он поступил так из уважения к личности моего будущего мужа. Я больше никогда не увижу Мелиха, Хикмета и Джевата. Из-за чего даже немного грущу. Хозяин тоже всплакнул, когда расставался со мной.

В ноябре как раз полагается убирать мандарины, но этим никто не занимается. Здесь я впервые увидела бамбуковую рощу, равно как и мандариновые деревья. В Батуми проблемы со светом, как и во Владивостоке. Даже телефон мы нашли с трудом, но дозвониться до Москвы не смогли.

Потом решили, что так даже лучше — безопаснее. Мы поселились в пансионате, заполненном беженцами из горячих мест Кавказа. Наскоро помылись, поймав воду в кране — по подсказке местных жителей. Но мне было всё равно, чистая я или грязная, сытая или голодная. Ведь впереди у меня встреча с Отонькой, Липкой, Олесем, Орестом. Да и Андрея с ребятами тоже очень хочется увидеть.