Отцовская скрипка в футляре (сборник)

— И чего ты мелешь, Валентин?! — совсем зло оборвала Жадова. — Какая там еще владычица морская? Всего лишь начальник тупиковой станции.

— А я к тому, — Пряхин виновато замигал белесыми ресницами, — что эти самые… именины в поселке сегодня, должно быть, не у нас одних. Так земляки наши разной картошкой, моркошкой, сальцем домашнего засола да еще хеком заздравные чары зажевывают. А вот этакий стол на весь поселок один. А то и на весь район. А почему? Потому что именинница наша — душа человек. И подруга у нее, Лидия Ивановна Круглова, расторопная. Раздобыла нам кушанья аж в солнечной Средней Азии. Так что давай, Степан Макарыч, за наших милых дам, за их, значит, душевное притяжение…

Лидия Ивановна прикрикнула:

— Смотри, Пряхин, не сглазь. А то ведь, знаешь… И незаряженное ружье раз в семь лет стреляет. — И, обернувшись к Постникову, стала объяснять: — Мы с Надей со школьных лет — не разлей вода. А все-таки боязно. Вдруг да между нами пробежит черная кошка. А у Валентина, как говорят, глаз дурной…

Думая о чем-то о своем, Постников успокоил сумрачно:

— Не сглазит. Не сглазит, говорю, Пряхин никаким дурным глазом. С такими женщинами, как ты, Лида, не порывает никто. Такие женщины порывают сами.

Касаткин уже впал в то блаженно-размягченное состояние, какое наступало у него всякий раз после выпитой водки. По телу разлилось тепло, все стали милыми, даже Валька Пряхин, который отчего-то разозлился, сидел насупясь, не то носом клевал, не то выжидал момент для замысловатого тоста. Щечки его раскраснелись. Казалось, на дряблую шею кто-то водрузил спелое яблоко с двумя червоточинками острых глаз.

Чудной этот Пряхин! Разоряется, несет какую-то околесицу про рыбок. А что хек? Тоже рыба. Особенно если под маринадом…

И Касаткин, проникаясь хмельной нежностью и к рыбе хеку, и к картошке, и к салу домашнего засола, сказал ни к кому не обращаясь:

— Такие разносолы, наверное, даже богатые купцы не едали каждый день. — И вдруг потребовал: — Гавриловна! А не найдется ли у вас сальца с чесночком да капустки? Очень уважаю!

Прошуршал легкий смешок Лидии Ивановны, однако же вовсе не обидный для расхрабрившегося Касаткина. Надежда Гавриловна окинула всех усмешливым взглядом и успокоила:

— Найдется, Степан Егорыч. Я хотя женщина и бессемейная, а держу и капустку, и сало. Прав ты, Егорыч, такие разносолы у нас лишь про свят день…

Она вышла на кухню. Вернулась с миской, наполненной капустой и салом, сказала:

— Под такую любимую закусь не грех и на брудершафт…

И Касаткин, проникаясь к себе высоким почтением, — такие люди ровней принимают его! — напыжился и дозволил:

— Можно и брудершафт!

Надежда Гавриловна под общий смех с неожиданной силой крутанула руку Степана, в которой он держал стакан с водкой, почти насильно влила ему в рот водку из своей рюмки, а потом обхватила его двумя руками за шею и, притянув лицо Касаткина к своему лицу, вдавила его губы в свои — мягкие и жадные.

От такой ласки Надежды Гавриловны Степан так разнежился, что у него слезы выступили на глазах, и захотелось тотчас же перецеловать всех. Но тут же ему сделалось неловко, будто нагишом выставили перед этими малознакомыми людьми. Да и тревога мелькнула: машина! И Степан сказал почти трезво:

— Мне все, баста! За рулем я.

Но Постников успокоил:

— Ничего, Степа, я тоже за рулем. Доберемся до дому. Какая тут опасность? Дорога пустая. Не автострада Москва — Симферополь. В крайности, выспимся в кювете.

— А чего ему в кювете спать? — проворковала Жадова. — Ему у меня перина найдется…

Все, что было потом, рассыпалось, разорвалось в памяти Касаткина на какие-то разноцветные лоскутья…

Валька Пряхин с перекошенным злостью лицом размахивает перед хозяйкой кулаками и орет, что старый друг лучше новых двух. Потом, сжав кулаки, рвется к нему, к Степану, и, не стесняясь женщин, матерится и орет, чтобы Степан исчез куда-нибудь…

К Пряхину, тоже сжав кулаки, бросаются уже он, Степан, и Надежда Гавриловна, но им решительно заступает дорогу Постников. Он хватает Вальку за шиворот и выволакивает его на кухню.

Снова пили. Гремела заграничная магнитола. Лидия Ивановна танцевала с Постниковым, нежно опустив ему на плечо золотоволосую голову, потом пела что-то задушевное про снегопад и про бабье лето. Степан слушал и засаленным рукавом пиджака вытирал слезы.

А Валька Пряхин ходил в пляске, потом потребовал, чтобы все выпили за драгоценное здоровье Федора Иннокентьевича Чумакова, поскольку сильнее и щедрее нет человека в поселке.

Но Лидия Ивановна заупрямилась и сказала, что пить за такого бюрократа, который ее к себе даже в кабинет не пускает, она не намерена. А уж если хочется выпить за хорошего человека, так лучше выпить за близкого друга Чумакова, отличного парня Юрия Селянина.

Теперь вскочил побледневший Постников, назвал Лидию Ивановну жестокой женщиной и пообещал, если она не выкинет из головы этого суслика Юрку, он непременно убьет его. А Лидия Ивановна блаженно смеялась и говорила: мол, не пугай, Игорь, да еще к ночи…