Отцовская скрипка в футляре (сборник)

— Не знаю, не крал, не грабил, не убивал, в казну не запускал руки. И… И даже в пьяном виде по ночам песнями не будил обывателей.

— Значит, чист как стеклышко, — заметил Чумаков, как бы сожалея об этом. И опять, как показалось Постникову, пряча какую-то потаенную тревогу, продолжал почти ёрнически: — Значит, не грабил, не убивал, песен не орал по ночам и даже в казну не запускал руку… Ну, спасибо тебе, родной! Утешил! Грабить, убивать и казнокрадствовать — это, знаешь ли, нехорошо. Аморально это. По закону это преследуется. И строго!.. — Он замолк, долго крутил пальцами лежавшую перед ним на столе повестку. Потом сказал уже без иронии: — Что же, коли все у тебя в порядке, так и тревожиться не о чем. Какая-нибудь накладка бдительных товарищей. Они ведь могут тебя зацепить на крючок потому, что ты когда-то сидел за рюмкой водки с каким-нибудь взяточником или казнокрадом. Возьмут этого проходимца на цугундер, а тебя в свидетели, как да что… Или, помнишь, в одной кинокартине, название забыл. Там один бич пристроился к одной доверчивой девчонке: отец, мол, я твой, который тебя потерял в войну. И вдруг его вызывают в милицию. Он туда топает на полусогнутых. А оказывается, только всего и делов, что он не встал на воинский учет… И ты, может, сняться забыл с учета? — Чумаков не то засмеялся, не то кашлянул. И сказал уверенным, властным тоном, каким отдавал служебные распоряжения: — Но вообще-то, Постников, если что получится худо, я всегда чем только смогу… — И продолжал, должно быть, лишь сейчас вспомнив об этом: — Кстати, на последнем техсовете шла речь о поездке в Шарапово твоей или Кости Максимова. Так что я твой отъезд по вызову этих казуистов оформлю командировкой… Ты повестку когда получил? Вчера? Я датирую приказ позавчерашним числом. Так что о твоей явке в казенный дом будем знать только мы с тобой…

— Спасибо, Федор Иннокентьевич! — чуть не со слезами произнес Постников.

И такая растроганность добротой Чумакова, такая благодарность к нему, дальновидному и чуткому, готовому ради него поступиться даже принципами безупречно честного человека, переполнила сердце Игоря Иннокентьевича, что он понял: будет последним подонком, если утаит события того январского вечера, из-за которых, Игорь Петрович уже не сомневался в этом, его и вызвали для объяснений в шараповскую милицию…

Чумаков слушал сбивчивый рассказ Постникова, холеное, мясистое лицо Федора Иннокентьевича каменело, в больших черных глазах взметнулись гневные сполохи, яркие губы оттопырились, а голос стал хлестким:

— Ну, Постников, ты, оказывается, хохмач! Не заскучаешь с тобой. А прикидываешься ягненком: дескать, кругом чист… Не ожидал я от тебя такого. Это же до какой надо дойти безответственности, чтобы мертвецки пьяным сесть за руль да еще пассажирку взять в кабину. И жать на всю железку. Это в метель-то, по тамошним дорогам!.. А еще автомеханик.

— Не пойму даже, Федор Иннокентьевич, как допустил такое… Мы ведь частенько собирались то у Надежды Гавриловны, то у Лиды. И всегда все обходилось аккуратно…

— Частенько! — зло передразнил Чумаков. — А на какие-такие, собственно, трудовые сбережения? Ну, Круглова еще туда-сюда, при деньгах, по-старому говоря — лесопромышленник, лесоторговец. А Жадова на какие шиши такие пиршества закатывала?! Да еще до такой безответственности докатилась — пьянствовать с подчиненными… Смотри, мол, Касаткин, как мы шикуем… — Давая выход распиравшему его гневу, он грохнул по столу кулаком и после долгой паузы сказал вдруг с глубокой печалью: — А каков результат этого вашего «традиционного сбора»? Прямо скажем — трагический результат! Безвременно погиб Юрий Селянин, а ты знаешь, как я был привязан к нему… — Чумаков, видно, слезы прятал, прикрыл ладонью глаза: — Да-а… Юрий погиб. Касаткин чуть не угодил в тюрьму. А теперь вот и тебя таскают. А может, это действительно ты Юрия бортом зацепил?! — Чумаков остро воззрился на Постникова и продолжал официально: — И Лидия Ивановна твоя намекала на что-то…

— Все может быть, Федор Иннокентьевич… — уже почти поверив ему, пролепетал Постников.

Чумаков ровно бы обрадовался этому допущению Постникова, шумно выдохнул, будто тяжелый груз свалил с плеч, и заговорил сухо, но с сочувствием: