Отцовский крест. Скорбный путь. 1931–1935

Прошло несколько дней. Жизнь опять потекла по-старому. Соня заходила еще иногда к осиротевшей старушке, но на первых порах посетителей там было довольно, и они умели утешать, зачем же нужно ее молчаливое сочувствие?

На некоторое время повысил настроение ответ на ходатайство о снижении налога. Он был получен как раз вовремя, совсем незадолго до срока уплаты второй половины. В нем разъяснялось, что оценка храмов и налог остаются на уровне 1928 года. Окрфинотделу предписывалось сделать перерасчет не только по Воскресенскому собору, но и по всем церквам Пугачевского округа, а переплату зачесть в счет будущих лет. Получилось, что уплаченная сумма полностью погашает налог за 1932 и 1933 года, да еще остается часть на 1934 год. Оказывается, был закон об исчислении налога с церковных зданий по 1928 году, но финотдел тщательно скрывал его…

Еще раз подтвердилась поговорка, которую не раз употреблял о. Сергий: «Законы святы, да исполнители – лихие супостаты». Есть закон, но кто о нем знает и как добиться его применения в жизни? Задача почти невыполнимая. На этот раз помогли митрополиты, но они старались помочь не только в данном случае, а пользы от их усилий обычно получалось мало. Здесь была явная милость Божия, испрошенная усердными молитвами верующих.

Утром на восьмой день после смерти Александры Михайловны к Соне пришла Прасковья Степановна. Она просила Соню сшить ей блузку к празднику, и теперь как раз шла примерка. Зашел и Михаил Васильевич, вернувшийся из церкви. Он бывал каждый день и не по одному разу, но почему-то его вид заставил насторожиться. К чему эти вопросы о последнем письме, зачем он говорит, не договаривая? И дочери молчали, не спрашивали. Хотелось еще хоть полчаса, хоть несколько минут не слышать последнего решительного слова, не убивать окончательно надежду, которая, оказывается, еще ютилась где-то в сердце, хотя казалось, что погибла уже давно. Соня напряженно, как смертного приговора, ждала прихода брата и… шила.

О. Константин не вошел в комнату, должно быть, боялся, что его лицо сразу скажет слишком много, и прямо с порога начал:

– Я получил тяжелое известие о папе… – И замолчал. Чтобы подготовить, или не мог выговорить рокового слова? И не надо заставлять его сказать, нужно опередить его.

– Умер! – вскрикнула Соня.

– Замучили! – зарыдал о. Константин.

После первого порыва горя слез не было. Не то чтобы они сдерживались, нет, просто их не было. Поддерживала восторженная мысль о подвиге жизни умершего, о том, как его любили и жалели посторонние люди, иначе совершенно невыносима была бы образовавшаяся пустота. Как будто ушло все, что наполняло жизнь. Последнее время все мысли сводились к отцу – где он, как себя чувствует, о чем думает?

Случалось что-нибудь интересное – нужно не забыть сообщить папе. Возникало ли какое сомнение или колебание – нужно спросить его мнения. Даже во время погребальной службы явилось то же желание – рассказать ему. А теперь – никого и ничего, мир опустел, не о ком думать, не о чем заботиться, казалось, даже совесть, воплощенная в его твердых принципах, замерла.

Не столько внутренняя потребность, сколько необходимость сообщить о предстоящем отпевании, повлекла Соню к Юлии Михайловне. Старушка вытирала пыль с комода и, не отрываясь от своего дела, приветливо спросила девушку, почему она не была на вчерашних поминках. Соня спокойно села в кресло к столу и так же спокойно, почти равнодушно сказала: «Папа умер».

Юлия Михайловна осеклась на полуслове и переспросила:

– Что?! – словно думала, что ослышалась.

– Папа умер, – повторила Соня и по изменившемуся лицу старушки на минуту поняла всю глубину своего несчастья. Взволнованная, вся в слезах, Юлия Михайловна подскочила к ней и, тряся ее за плечо, закричала:

– Умер! Так что же вы не плачете? Плачьте же, плачьте!

Выступившие слезы лишь слегка смочили глаза девушки, всего несколько капель сорвалось с ресниц. От них сразу стало легче и захотелось выжать еще хоть одну, но глаза уже опять высохли. Но и за эти слезы Соня и много лет спустя была благодарна старушке, как за благодеяние: не могло сердце больше вытерпеть своего окаменения. Упокой, Господи, чуткую душу!

Вечером Вербного воскресенья, на девятый день после смерти о. Сергия, было заочное отпевание. Тогда это был Редкий случай. О. Константин и о. Иоанн Заседателев, назначенный после закрытия единоверческой церкви настоятелем собора, долго советовались, как это сделать. О предстоящем отпевании объявили после обедни, ко всенощной собралось много народа. Из старособорного прихода пришел о. Николай Амасийский с несколькими певчими, еще кое-кто из прихожан.

После всенощной открыли царские двери, запели «Помощник и покровитель…» О. Иоанн и о. Константин вынесли на вышитой пелене наперсный крест о. Сергия, положили на аналой. Около креста, как бы в присутствии представителя покойного, началось удивительное по своей глубине священническое погребение. О. Николай с хором поют «Благословен еси, Господи!..»