Отцы

Карл Брентен выразил убеждение, что на сей раз социал-демократы получат в рейхстаге большинство. Хардекопф тоже допускал такую возможность: если не теперь, то уж на следующих выборах непременно победят социал-демократы. Они заговорили о предстоящем выступлении Августа Бебеля на открытии нового Дома профессиональных союзов.

Август Бебель! Стоило произнести это имя, и глаза старого Хардекопфа загорались. Бебелю уже за шестьдесят, но сколько еще в нем юношеского огня, сколько душевной свежести. Воспоминания о Бебеле вот уж несколько десятков лет тесно вплелись в жизнь его, Иоганна Хардекопфа: ведь он впервые услышал Бебеля тридцать лет назад, когда социал-демократическое движение только еще зарождалось.

Женщины ели молча, погруженные в свои мысли. Лишь время от времени какое-нибудь слово из разговора мужчин доходило до их сознания. Фрау Хардекопф думала о сыновьях, которые своевольничали и все больше и больше отбивались от рук. Надо будет серьезно поговорить с ними, усовестить их, попытаться воздействовать на них добром. Фрида соображала, удастся ли ей сегодня вечером добыть две марки, которых не хватало для покупки нового корсета. Без нового корсета ей не обойтись: тот, что на ней, буквально расползается. Беда в том, что Карл в последнее время уж очень стал недоверчив — по-видимому, он что-то подозревает; каждый вечер, ложась спать, он у нее на глазах пересчитывает деньги.

Пока они уписывали булочки, Хардекопф продолжал говорить об Августе Бебеле; этот человек был ему дороже всех на свете. Хардекопф никогда не любил громких слов, но тут он заявил, что ради Бебеля дал бы растерзать себя на части.

— Знаешь, Карл, — сказал он, — в жизни человека есть минуты, когда он в ссоре с самим собой и со всем миром, когда все не в радость, все постыло, когда он охотнее всего поставил бы точку. И вот в такие минуты достаточно мне вспомнить об Августе Бебеле, и отчаяние, тоску — все как рукой снимает. Вы, молодежь, и представить себе не можете, что он для нас, стариков, значит.

— Выпьем за Августа Бебеля! — предложил Карл Брентен.

Они чокнулись. И женщин заставили присоединиться.

3

Едва только прошли праздники, едва отзвучали песни всепрощения и отгорели свечи на рождественских елках, как по всей стране началась неистовая, шумная война, где главным видом оружия была клевета, — война довольных и сытых, знатных и богатых, людей вчерашнего дня, живущих в вечном страхе перед днем грядущим, — война против народа, против неимущих, против бесправных. Цензоры работали день и ночь, полицейские держали шашки наголо, прокуратура была начеку, и армия, возглавляемая сынками прусских юнкеров, готовилась выступить в любую минуту. Трепетавшая от страха буржуазия, от пангерманцев до свободомыслящих, объединилась и создала блок против «красной стихии», прозванный «готтентотским».

Начало кампании старик Хардекопф встретил как праздник; он отпросился с работы и в обед ушел с верфей. Это был для него особенный день, он ознаменовался двумя событиями: открытием Дома профессиональных союзов на Безенбиндерхофе и выступлением на этом празднестве Августа Бебеля, кандидата от города Гамбурга в депутаты рейхстага. В новое великолепное здание легли и его, Иоганна Хардекопфа, кирпичи. В прошедшие годы он собрал на верфях восемьсот марок, кроме того, распространил специальные билеты, «кирпичики», на двести десять марок, по марке за штуку. Людвиг и Отто тоже собрали вместе около семидесяти марок. Среди сборщиков всех трех гамбургских избирательных округов Хардекопфы удерживали первенство. А на сегодняшнем митинге по случаю открытия Дома профессиональных союзов старика Хардекопфа ждало место в президиуме.

Фрау Хардекопф достала парадный костюм и темное пальто мужа, почистила их и положила на виду, приготовила свежее белье, новый отложной воротничок, черный галстук и черную широкополую мягкую шляпу. Накануне Хардекопф сходил к парикмахеру; густая серебряная шевелюра и аккуратно подстриженная длинная борода придавали ему внушительный, но отнюдь не стариковский вид: глаза юношески бодро блестели на округлом, еще не прочерченном морщинами лице, фигура была крепкая, осанка стройная — мужчины подобного склада старятся лишь годам к восьмидесяти, а то и к девяноста.