Отцы

– Мой папа… Он какой был?

Серёга посмотрел на парня исподлобья:

– Что значит «был»?

– Нет… Я в смысле, какой он вообще… Я вчера много думал… По-моему, я его совсем не знаю. Я почувствовал, что если с папой что-то случится, то я не готов… Не могу отпустить его от себя.

– Саша, с ним все будет хорошо. Переутомление.

– Да я понимаю. Мне необходимо с ним поговорить, но я не знаю как подступиться. Мы с ним последнее время тупо не общаемся.

– Ну, Сашка, тут все ясно. Не надо ждать подходящего момента для беседы. Всё должно быть прямо и просто, без затей. Называй вещи своими именами, подойди и рубани: «Батя, мы тупо не общаемся». Представь, что тебе три года, и ты говоришь папе то, что думаешь. Я вообще своего отца не видел, мамка меня воспитывала. У меня с ней такие же проблемы были, но я себя переборол. Вот мне сорок уже, а я с ней как первоклассник разговариваю.

Мужики некоторое время ехали молча, обдумывая сказанное.

– А что до твоего вопроса, каким Олег был, – то каким бы он ни был, я считаю, что сейчас именно тебе нужно дать ему то, что он не додал тебе за все эти годы.

Глава 22 Счастливая палата

Оля чудом нашла невысокое бледно-жёлтое здание медицинского корпуса. Робко открыла массивную железную дверь и заглянула внутрь. В наспех сколоченном аквариуме пропускного пункта, выполненного из затёртого оргстекла, сидела сухонькая старушка, очищавшая свои чакры медитативным лузганьем семечек. Олино появление вызвало на её доселе просветленном лице целый сонм чувств, который можно было бы охарактеризовать как индифферентное неприятие.

– Девушка, вы куда?

– Я хотела больного навестить, – проговорила Оля, оглядываясь, как будто ища поддержку у массивной двери и желтых стен.

– Вторая обувь или бахилы есть?

– Нет, но мне сказали, что у вас продаются.

– У нас не продаются, идите в главный корпус. Девятиэтажка у центральной проходной, там есть автомат.

Оля побрела обратно, петляя между почти одинаковыми зданиями областной больницы, пока, наконец, не нашла главный корпус. Автомат стоял в самом центре, но добыть бахилы было не так просто, потому что он принимал только пятирублевые монеты, которых у бедной девушки, естественно, не оказалось. Ей пришлось выходить за территорию больницы и, купив в ларьке шоколадку, получить на сдачу вожделенные пятаки.

И вот она опять с парой синих бахил у массивной железной двери бледно-желтого корпуса. Не то, чтобы Оля хотела надеть эти предохраняющие от грязи изделия бабушке на голову. Вовсе нет. Но ярость за бесцельно потраченные полчаса конвульсивно била изнутри, пытаясь вырваться наружу сплавом резких выражений и градом ударов тонких девичьих рук по затертому оргстеклу.

– Чего так долго ходила? Вон, могла использованные из урны взять. Иди в гардероб.

И только многолетнее воспитание Кирилла Евгеньевича заставило её ответить на это одним лишь кивком головы.

Шурша злополучными бахилами, она неторопливо поднималась по лестнице. Калейдоскоп вопросов бешеным колесом крутился в ее голове: «С чего начать? Как себя вести? Зачем вообще я сюда иду?» Наконец, Оля поднялась на четвертый этаж.

По-видимому, строители хоть как-то пытались создать радужное настроение в этом грустном месте на выделенные им скудные средства и разбавили бледно-жёлтую фасадную краску ярким оранжевым колером. Получилось даже очень ничего – эдакие насыщенные всполохи заходящего южного солнца на тусклых стенах больничного коридора.

Девушка подошла к столику дежурной медсестры и показала пропуск. Та молча указала ей на палату в конце коридора.

Затертая латунная ручка резко повернулась, и крашеная дверь вывернула наизнанку свое белое нутро, безжалостно избитое колесами каталок. Явление дышащей весенней свежестью женской красоты сразу же по-особенному озарило пропитанное болезнетворными микробами пространство одиночной палаты. Никита, наполовину закованный в гипс, с трудом приподнял голову.

– Здравствуй, Оля.

– Здравствуй.

Висящие на белой стене огромные квадратные часы отстукивали эхо секунд в поблекшем пластмассовом корпусе.

– Ты… – сказал Никита обессилившим голосом, – пришла меня добить?

– Нет, куда ещё больше. В отличие от тебя, подлость и трусливая месть – не мои методы общения с людьми.

– Зачем ты так. Я просто хотел вас напугать.

Оля некоторое время рассматривала радужки серо-зеленых глаз Никиты, перескакивая с одного на другой через вздувшийся мост его поцарапанного носа.

– Убить ты нас хотел. Я ещё в ту ночь поняла, что ты за человек. Когда Олег, папин друг, тебя один раз ударил, ты сразу слился и оставил меня одну.

Глаза Никиты зло сузились.

– Так вот, этот Олег хочет поговорить с наездником, который пытался убить его сына и дочь друга. Он еще не знает, что это был ты.

– Я всё могу доказать! Я не специально! Просто потерял контроль над управлением… – свободная от гипса рука Никиты судорожно теребила смятую простынь.