Отцы наши

— Я прямо не знаю, — Малькольм сделал вид, что сомневается. — Может быть, целых три минуты.

— Три минуты блаженной анонимности, — покачал головой Томми. — Тебе бы Лондон показался странным. Мы с Кэролайн даже не знали, как зовут наших соседей снизу.

— Звучит неуютно.

— Наверное, мне это и нравилось. В этом есть какое-то спокойствие. Но… — Он помолчал недолго и добавил: — По-моему, неплохо, когда рядом есть люди, которые тебя знают. Помню, в детстве вы с Хизер все время к нам приходили, так ведь?

— Раз в неделю или что-то в этом роде, — сказал осторожно Малькольм. Наверное, раз в две недели. Он не мог признаться в этом Томми.

— Моя мама была общительной?

— Я бы сказал, да, — ответил Малькольм. — Ей нравились люди.

— Отец говорил, что она слишком много болтает, — сказал Томми. — Я помню, что он это сам говорил. Может быть, и не раз. Но не помню когда и почему.

Малькольм обдумал это и в конечном счете произнес:

— Она была довольно тихой, мама твоя. В целом. Наверное, иногда он ее и в этом упрекал. Ему было непросто угодить.

— Он считал, что она всегда должна делать то, что он хочет, — сказал Томми.

— Он сам никогда не знал, чего хочет.

Они замолчали. Разговор принял неожиданный оборот, и Малькольм искал способ перевести его в более безопасное русло, хотя и понимал, что у него нет права так поступать.

Он задумался, знает ли Томми или догадывается ли о событиях, которые привели к убийствам. Но зацепиться было особенно не за что. Катрина была скрытной при жизни, оставалась скрытной и после смерти. Они получили письмо от следователя, в котором излагалось все, что он обнаружил в связи с этим делом. Малькольм хотел получить как можно больше информации, хотя Хизер и говорила, что это глупо: он только еще больше расстроится. Сама она даже не взглянула на письмо. Следователь предупредил Малькольма, что отчет содержит «неутешительные подробности» («Да что вы говорите!» — хотел бы ответить ему Малькольм), но в конце концов он не узнал из него почти ничего нового, хотя отчет был напечатан на пяти страницах убористым шрифтом. Там были только голые факты: результаты полицейского расследования, кто, іде и как умер и в какой последовательности. Вкратце также описывались долги Джона.

Малькольм решил лично встретиться со следователем и поехал в Обан. Тот рассказал подробно обо всех выводах, к которым пришла полиция, ответил на все его вопросы. Он был очень любезен. Малькольм возвращался домой на пароме, все еще сжимая в руках отчет, но так и не узнав ничего нового. Хотя как могла полиция или следователь раскопать правду о его брате, если сам Малькольм этого не сумел? Он засунул письмо в нижний ящик стола и больше в него никогда не заглядывал. «Зачем вообще его хранить?» — спрашивала Хизер, и Малькольму нечего было ответить, кроме того, что он чувствовал, что так надо.

Время от времени он вспоминал еще об одной вещи. После похорон Катрины, Никки и Бет они разговаривали с Джилл, сестрой Катрины. Все собрались на поминки в доме Малькольма и Хизер, хотя места там было явно недостаточно; кому-то пришлось расположиться в саду, слава богу, хоть дождя не было. Малькольм стоял в узкой прихожей и разговаривал с Джилл, которая была так же вымотана событиями этого дня, как и он сам. С ней было непросто общаться, она была замкнутой, очень похожей на Катрину в этом отношении, но без той ее теплоты, смягчавшей застенчивость. После неуклюжей болтовни ни о чем Джилл неожиданно сказала: «Вы знаете, она звонила мне несколько недель назад. А я о ней уже два года ничего не слышала».

Малькольм кивнул. Он знал, что люди всегда сожалеют, что проводили недостаточно времени с покойными до их кончины; у него самого было такое чувство по отношению к собственному отцу, а ведь он его ненавидел.

«Она спросила, может ли приехать ненадолго с детьми, — продолжала Джилл. — На каникулы. Я уже хотела сказать ей, что у нас нет места. Мы ведь с ней не были близки. Но что-то такое было в ее голосе».

Вот что не давало покоя Малькольму многие годы — что-то в ее голосе.

Наверное, это ничего не значило. Люди выдумывают всякое, чтобы мучить себя после чьей-нибудь смерти. Но все равно Катрина, по-видимому, отказалась от этой идеи. Потому что в следующий раз через несколько недель раздался смятенный звонок от Хизер, а потом начались сенсационные новости в прессе. (От всего этого Малькольм с Хизер отгородили Томми. Хотя бы одну вещь они сделали правильно.)

— Ты никогда так с Хизер не разговаривал, — начал Том, нарушив ход его мыслей. — Так, как мой отец разговаривал с мамой. Не по-доброму, я хочу сказать.

— Нет. — Боже, надеюсь, что нет.

— Так почему же мой отец обращался со своей женой так, а ты — совсем иначе?

— Мы же не один и тот же человек, — ответил Малькольм, чувствуя, что говорит так, будто оправдывается.

— Я просто не понимаю, — воскликнул Томми, — почему он стал таким, а ты — другим. Ведь не мог же он быть от рождения плохим. Или мог?

Малькольм покачал головой:

— Я не знаю. — Они сам над этим задумывался. Но это выглядело маловероятным. Младенцы есть младенцы, правда? Дети есть дети.