Отцы наши

Став взрослым, Том приучился винить отца, а не мать. Теперь он считал себя просвещенным. Он много работал над собой и научился подвергать сомнению каждую машинальную мысль, приходившую ему в голову. И все-таки. Все-таки. Воззрения его отца таились где-то внутри него, свернувшись в кишках, как глист. Когда он говорил Кэролайн, что она слишком много болтает, он слышал голос своего отца.

Позже тем вечером, когда они вернулись домой, он извинялся:

— Прости. Прости меня. Я не знаю, почему я это сказал. Это неправда.

— Ты сказал это, чтобы меня расстроить, — ответила Кэролайн.

— Да. Прости меня.

И на следующий день она простила, потому что доверяла ему, хотя ей и не следовало этого делать (что же, и в этом она виновата?). Какая-то часть Тома наблюдала за всей этой сценой со стороны, наблюдала за его угрызениями совести, которые были совершенно искренними, и в то же время ожидала следующего раза.

И он всегда случался — следующий раз. Том становился холодным, отстраненным, огрызался на Кэролайн ни за что. Критиковал ее, когда она слишком громко ела или крошила на ковер, оставляла грязные от макияжа ватные диски в ванной или одежду на полу. Она не была аккуратной, это правда. В основном ему удавалось держать критические замечания при себе — молчаливый яростный шум в груди, который он ощущал, когда наблюдал за ней. Иногда он прорывался наружу, за что Тому всегда было стыдно. Одно дело — быть похожим на отца, другое дело — всем это демонстрировать.

Кэролайн обычно терпеливо относилась к нему, когда он был таким, когда на него находила депрессия и мир вокруг как будто сжимался и темнел. Возможно, за это он еще больше обижался на нее, потому что своей тихой внимательностью в такие периоды она напоминала ему маму.

Однажды он стал шарить в телефоне Кэролайн, пока та была на пробежке, потому что ему (безо всяких разумных на то оснований) пришло в голову, что она ему изменяет. Пока он просматривал ее эсэмэски, сердце в груди панически колотилось, но, разумеется, он ничего не нашел, кроме нескольких сообщений коллеге, которые были чуть более дружелюбными, — но Кэролайн так со всеми общалась. В любом случае, как позже думал Том, дело совершенно не в этом. Дело в том, что он это сделал. Кэролайн он не признался.

Но он обижался на нее, если она задерживалась на рабочих вечеринках, да если и не задерживалась, если она просто туда ходила. Он наверняка там, тот человек, с которым она переписывалась, а если не он, так кто-нибудь другой. Но Кэролайн работала в издательстве, она должна была ходить на эти вечеринки. Том разрешал ей пойти (да, именно так — разрешал), а потом в качестве наказания дулся на нее, когда она возвращалась домой. Когда это случалось, она или плакала, или злилась в ответ. На следующий день, когда тьма рассеивалась, Тому всегда было очень стыдно. Но он прекрасно сознавал, что делает, и знал, что сделает это еще.

Он все больше удивлялся, почему она от него не уходит. Конечно, он не всегда бывал чудовищем, даже не так часто. Они много вместе смеялись. И все равно. Он боялся, что она уйдет, и в то же время сурово осуждал за то, что она этого не делает. Странный когнитивный диссонанс — считать взгляды отца отвратительными и осознавать, что они живут внутри него. Но своему ребенку он эту болезнь не передаст. И не лучше ли ему вообще избегать отношений? Ему не следует навязывать себя женщинам. Он думал, что, раз уж он не может ничего сделать для своей мамы, он может кое-что не сделать для нее.

Иногда он спрашивал себя, не боится ли его Кэролайн. Он в это не верил, но, возможно, только потому, что не мог вынести мысли об этом. Он знал, что она с ним бывала счастлива, потому что она часто так говорила. Особенно поначалу все было чудесно, и какое-то время Тому казалось, что в этот раз все будет хорошо.

Но ничего не вышло. Быть мужчиной значит злиться. Быть мужчиной значит бояться.

15

Малькольм не сразу понял причину своего беспокойства по поводу ужина у Фионы. Он знал, что Томми будет неловко себя чувствовать, — в этом дело? Он подумал, что, может быть, и ему будет неловко. Кто-нибудь в какой-то момент скажет что-нибудь не то, и повиснет та напряженная тишина, которую Хизер всегда старалась не замечать.

Фиона перезвонила утром, чтобы напомнить о приглашении, как будто бы Малькольм мог о нем забыть или получить за это время более соблазнительное предложение.

— Да, Фиона, мы будем, — сказал он. — Ждем с нетерпением.

— В семь по-прежнему устраивает?

— Ага, конечно.

— Ты ведь на машине приедешь, Малькольм? Далековато идти пешком в такую погоду, да еще в темноте.

— Верно.

— Я думаю, даже Дагдейлы будут на машине.

— Мы тоже.

Уже телефонный разговор его утомил.

Утром Малькольм. как обычно, работал с Робер том, а после обеда они с Томми прошли полпути до Крэгмура. Хотя приближался ноябрь, небо было голубым и солнце сияло им со слабым упорством. Холмы выглядели светлее, чем обычно, и даже темные пятна папоротника отливали золотом.

— Здесь красиво, — сказал Томми, когда они взобрались на утес и стали смотреть вниз на пляж. — Иногда я забываю.