Отвага

Сергей отогревался у костра и, слушая, как на вершинах сопок постанывают от ветра и мороза деревья, думал о себе. Где-то далеко-далеко были детство и юность, рано умершие родители. После десятилетки он не стал сдавать экзамены в институт — тянула к себе шоферская баранка. Затем армия, комсомольская путевка на эту стройку. Был ли он счастлив?.. Наверное, да. Но иногда, когда приходили письма от друзей-детдомовцев, окончивших институты, в душу закрадывалось сомнение. А потом он встретил Наташку, и все сомнения исчезли.

От потрескивающих сучьев стало жарко ногам, перестали исходить паром подсохшие носки, брючины, портянки, рукавицы. Сергей посмотрел на часы и ужаснулся: стрелки показывали двенадцать минут первого. Надо было торопиться.

Он снял с сучка задубевшие рукавицы, потрогал их изнутри — кажется, высохли. Тогда он быстро надел горячие носки, заправил их в брюки. Подумав, обрезал наполовину валенки, сунул в развалившиеся чеботы ноги, стянул их разрезанным надвое поясным ремнем. Получилось вроде бы надежно.

«Ничего, — успокаивал себя Сергей. — Главное — идти побыстрее, не застыну».

Поплотнее запахнув Колькин бушлат, Сергей поднялся и, боясь, что не сможет уйти от костра, быстро, не оглядываясь, зашагал по склону сопки…

Первые семь километров Жарков почти пробежал. Иной раз казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Тогда он переходил на шаг и, стараясь не застудить легкие, дышал в рукавицу.

Зимник петлял по руслу зажатого сопками ручья, Сергей радовался тому, что здесь не так уж много снега и не надо продираться по глубокой заснеженной целине. Он уже не сомневался, что к семи вечера доберется до базы, а там… Десятки раз проезжал он этой дорогой и никогда не думал, что придется брать зимник пешком. В шестидесятиградусный мороз. В обрезанных валенках.

Около Медвежьей сопки, где, по рассказам, кто-то из охотников подстрелил проснувшегося раньше времени шатуна, Сергей почувствовал, что не может больше выдержать такого темпа и перешел на шаг. Но мороз вскоре сковал пальцы ног, и откуда-то из груди пополз холодок страха. Сергей попробовал снова бежать и не смог: ноги были как ватные, безвольно проваливались в снег, начало покалывать в коленках. Он старался припомнить, сколько километров от Медвежьей сопки до базы. Кажется, около двадцати. Значит, еще пять часов хорошего хода. Пять часов, если не разжигать костра и делать по четыре километра в час. Сжав зубы, он едва волочил ноги…

IX

Выжимая тормоз чуть ли не до отказа, бывший старшина второй статьи орденоносного Тихоокеанского флота, а ныне шофер поселковой водовозки Семен Ежиков осторожно вел свою «антилопу-гну» вниз по склону, туда, к реке, где на самой середине русла была выбита прорубь, из которой парни закачивали в пузатую бочку водовозки необходимую для котельной воду.

Высвечивая фарами обкатанную, а кое-где и обледенелую дорогу, Сенька буквально впился глазами в ветровое стекло, перед которым, виляя между осыпью и громадными обломками скальника, неслась узкая полоса специально для него расчищенного спуска.

В кабине было сравнительно тепло, и от этого, убаюкиваемый ровным гулом мотора, Сенька боялся уснуть. Чтобы хоть как-то взбодрить себя, он во всю глотку распевал давно позабытые песни, вспоминал службу на флоте, детство. Ах, как мечтал Сенька Ежиков совершить что-нибудь героическое! Такое, чтобы про него написала любимая газета «Комсомольская правда», и обязательно с портретом на первой странице. Но ничего героического не происходило. После школы Ежиков закончил курсы шоферов, а когда в военкомате его спросили, где бы он хотел служить, Сенька, не задумываясь, ответил — на флоте. Несмотря на то, что там было на целый год больше. Ничего героического не произошло и за эти три года службы, и тогда он, все еще не успокоясь, приехал в Красногорье, о начале строительства которого вычитал в газете. В мечтах виделись палатки, непроходимая тайга, борьба с трудностями. И вдруг оказалась, что его сажают на какую-то водовозку, а рабочие живут не в палатках, как он мечтал, а в благоустроенных общежитиях, где электрические плиты на кухне, а в комнатах даже отопление есть. Никакой романтики героических будней.

Непомерно длинный склон гольца кончился, водовозка, переваливаясь на рытвинах, медленно сползла на лед, подъехала к темнеющей на снегу палатке, возле которой, прогревая паяльной лампой кожух ручной помпы, его поджидали ребята.

Ежиков затормозил у проруби и, оставив работать мотор на малых оборотах, чтобы за это время не разморозилась система, выскочил из кабины.

— Ну-ка дайте покачать бывшему матросу!

И, ухватившись за деревянную ручку, начал яростно закачивать воду в брюхатую бочку.

Его напарник, замотанный по самые глаза шерстяной маской, быстро устал: не выдержал бешеного темпа, приглушенно крикнул, что пора, мол, и честь знать. Кто-то, тоже замотанный по самые глаза, тронул Ежикова за плечо, сказал:

— Дай-ка я, браток, а ты беги в палатку, чайку попей. Поди уж клюешь за баранкой-то.