Отвага

Чуть впереди покачивается на гнедой лошади Куликов, нахохлившийся, молчаливый. Неужели и он, как сам признался в этом, после вчерашнего дня чувствует себя неважно? Внешне не заметно. А может, просто сдерживает себя. В самом деле, что толку скулить? Легче-то все равно не станет. Остается одно: терпеть. Терпеть, как бы худо тебе ни было. Одному Усману хорошо. Едет себе — и в ус не дует. Знай песни поет…

В самом деле, хорошо отдохнувший за ночь Усман находился в прекрасном настроении и всю дорогу, вот уже третий час подряд, низким сипловатым голосом заунывно тянул на узбекском языке какую-то песню, тягучую и однообразную, как окружающие их пески. Слов разобрать было нельзя, только доносились отдельные протяжные звуки:

— А-а-а… и-и-и… о-о-о!..

«И как ему только не надоест? — с раздражением думал Саша. — Тоже мне, солист выискался!»

Прямо перед ними в знойном желтом мареве показались какие-то строения. Откуда они здесь, в песках-то? Наверно, просто мираж. Ну, конечно! Где-то Саша читал, как перед уставшими и мучимыми жаждой путниками появился оазис с тенистыми садами и журчащими фонтанами. Теряя остатки сил, они последним рывком бросились вперед, но мираж быстро рассеялся — вокруг была все та же безжизненная, знойная пустыня. Там лее что-то писали о природе миражей. Вроде бы сам оазис существует в действительности, но только за сотни, а то и за тысячи километров от этих мест и с помощью какого-то сложного оптического эффекта, вызванного, кажется, разницей температур воздуха или чем-то еще, вдруг возникает в пустыне перед взором утомленных путников…

С ожесточением, стараясь избавиться от этого ненужного обмана, Саша протер глаза. Но ничего не исчезало. Видение становилось все ближе и отчетливее… Впрочем, ни тенистых садов, ни журчащих фонтанов не было. Почти сливаясь с желтоватым фоном пустыни, торчали остатки каких-то стен такого же желтого цвета, полуобвалившиеся, неведомо как возникшие среди безжизненных песков.

Когда подъехали к краю странного селения, то оказалось, что оно уходит глубоко вниз и явно извлечено из небытия человеческими руками — виднелись разбросанные ведра, носилки, лопаты, — а возвышавшийся по соседству огромный холм по всем признакам — к нему вела протоптанная дорожка — образовался из вытащенного отсюда песка. В самом центре, где стены были обнажены до основания, отчетливо угадывались признаки когда-то существовавшего жилья. Виднелись переходы, похожие на улочки. На небольшой площадке, представлявшей слабое подобие дворика, у стены полусогнувшись сидел черный бородатый человек: маленькой, напоминающей детскую, лопаткой он разрывал песок и такой же маленькой щеточкой осторожно обмахивал место, которое только что копнул. Он настолько был увлечен своим занятием, что не заметил подъехавших всадников.

Лошадь под Усманом тоненько заржала. Бородатый поднял голову и некоторое время вглядывался в них, словно недоумевая, откуда могли появиться люди. Потом энергично поднялся, отряхнул руки и, проваливаясь ногами в песок, по осыпающемуся склону полез наверх.

— Археологи? — спросил Куликов.

— Они самые и есть, — ответил бородатый, немного запыхавшийся от подъема. — А вы каким ветром к нам?

— Попутным. Вот ездим по отарам. Заодно решили заглянуть и в ваши края.

— Что ж, милости просим! А, и Усман с вами? Привет, старина! Ну, с ним вы не пропадете — он эти пески как свои пять пальцев знает. Из города давно?

— Вчера только прилетели.

— Почту, случаем, не прихватили с собой?

— Ну как же, вот велели вам передать…

Бородатый не взял, а буквально выхватил сумку, которую протянул ему Куликов, и, обернувшись, неожиданно заорал во все горло:

— Ребята, почта-а-а!

Какой-то миг древние стены безмолвствовали под солнцем, потом между ними, словно сказочные гномы, появились люди, такие же бородатые и черные, одетые во что придется; не обращая внимания на приехавших, они кинулись к сумке с письмами.

— Дети! Совершенные дети! — добродушно произнес кто-то рядом.

Саша оглянулся. Голос принадлежал высокому худощавому человеку, который подошел позже всех. Не принимая участия в общей суете, он с ласковой усмешкой наблюдал за происходящим. Как и остальные, одет он был в выгоревшие шорты, поджарое тело загорело до черноты, на голове торчала старая соломенная шляпа, в одном месте немного порвавшаяся и заделанная какими-то веревочками. Встретившись взглядом с Куликовым и сразу определив в нем старшего среди приехавших, он церемонно приподнял шляпу и представился:

— Начальник экспедиции профессор Платонов!

«Профессор?» — не поверил Саша. Внимательнее вгляделся в него. У профессора была стройная, почти юношеская фигура и крепкие жилистые руки, привыкшие к физическому труду; только лицо, сухое, вытянутое, с морщинами у глаз, немного впавшие виски да наполовину седая борода говорили о том, что этому человеку немало лет. Куликов со столь же отменной вежливостью раскланялся с ним и объяснил, что они сюда заглянули по пути, переночуют и двинутся дальше.

— Приютим дорогих гостей, — сказал Платонов. — Вы моим ребятам столько радости принесли…

* * *