Отважный капитан

— По этому вопросу я уже говорил с отцом Феодосием из Купиновского монастыря. На днях я должен наведаться к отцу Зотику в Преображенский монастырь. Хочу поговорить и с отцом Манасием, хотя, мне кажется, он грекофил.

— Всячески остерегайтесь грекофилов, — предупредил капитан Мамарчев. — Эти готовы служить и вашим и нашим. Сегодня они с греками, завтра — с турками!

— С одинаковым усердием молятся и богу и черту, — усмехнулся Велчо. — Совсем как наш митрополит Илларион. То он против турок, то начинает выгораживать их. Никак его не пойму.

— Его преосвященство одновременно служит и черту и золотому тельцу, — засмеялся отец Сергий.

— Таких двуликих нам не нужно, — сказал капитан Мамарчев. — Подобных людей надо бояться как огня!

Пробыв в Плаковском монастыре два дня, капитан Мамарчев собрался в обратный путь.

— Братья, — обратился он к Велчо и отцу Сергию, — Болгария никогда не забудет того, что вы сделали для нее! Я уезжаю окрыленный, с твердой верой в нашу победу. Если я вам понадоблюсь, дайте знать, я приеду. Рассчитывайте на меня во всем. Я с вами телом и душою!

Капитан Мамарчев пришпорил коня и, пригнувшись, прямо через Плаковские леса тенистыми тропами поскакал на Силистру.

ПРИГОТОВЛЕНИЕ И РАЗНОГЛАСИЯ

Наступил 1835 год. В первые месяцы нового года в Тырнове лихорадочная подпольная деятельность достигла такого размаха, какого еще не знал этот древний престольный город. Никогда еще тырновцы не испытывали подобного воодушевления!.. Рачо Котельщик отливал пули и делал патроны; отец Сергий накоплял запасы провианта и обучал военному делу монастырских работников и служек; Велчо Стекольщик носился верхом по городам и весям, забрасывая нити заговора все шире в народ; мастер Митю собирал каменщиков и чернорабочих для того, чтобы восстанавливать Варненскую крепость; Колю Гайтанджия то и дело наведывался к скорнякам и шорникам, торопил их, чтобы они скорее шили черные бараньи шапки, поживей кроили царвули и изготовляли седла; Йордан Борода не давал ни минуты покоя буйновским кузнецам… Все трудились день и ночь, устраивали тайные встречи; все жили мыслью о предстоящем восстании, которое должно было вспыхнуть весной, в пасхальные дни.

Один только молодой чорбаджия Йордан Кисьов из Елены оставался в стороне. Он все еще не мог простить Велчо и своему крестному Йордану Бороде того, что они потребовали от него провизию и людей. Это обстоятельство и старые обиды, имевшие место между двумя старинными родами — Йордана Бороды и Кисьовых, — делали Дачо мрачным и недовольным. Он не был против того, чтобы произошло восстание и можно было после изгнания турок воспользоваться плодами свободы, однако скупость и страх удерживали его от деятельного участия в заговоре.

После того как все раскусили, в чем дело, заговорщики стали избегать этого честолюбивого скупца, обходиться без его помощи. Это еще больше задело спесивого чорбаджию. Однажды он сказал своему крестному:

— Почему ты меня перестал звать, когда едешь в Тырново?

— Я сам уже с каких пор там не был… — соврал Йордан Борода. — На всю ту затею, про которую ты знаешь, мы давно махнули рукой.

— А где же ты был в канун Васильева дня? Я спрашивал у крестной, и она мне сказала, что ты уехал в Тырново, к Велчо Стекольщику… Зачем ты это скрываешь? Не доверяешь, да? Мне же известны ваши тайны. Я ведь тоже давал клятву! Или вы решили без меня делить шкуру неубитого медведя? Если вы норовите сами все прибрать к рукам, когда прогоним турок, то так и скажите.

— Что ты несешь, Дачо? — отмахнулся Борода. — Мы давно от этого всего отказались. Каждый ищет выгоду для себя. А раз так, то мы, чтоб не нажить беды, решили плюнуть на это дело.

— А верно, что бай Велчо хочет стать князем после взятия Тырнова? — продолжал Дачо.

— Откуда ты набрался подобных глупостей? Ты только вдумайся в то, что говоришь?

— Зря ты от меня скрываешь, мне все известно. Вы хотите обойти меня, чтоб я остался в дураках. Разве не так?

— Да ничего подобного, крестник, — начал успокаивать его Йордан Борода. — Какой такой князь не дает тебе покоя? Рыба еще в море, а ты уже разводишь огонь. А будет ли у нас свой князь, узнаем, когда освободимся.

— Зачем ты меня обманываешь, крестный? Митрополит Илларион мне все рассказал. От меня ничего скрыть не удастся.

Йордан Борода побледнел.

— Крестник, неужто ты про это заводил разговор с митрополитом?

Молодой чорбаджия хитро усмехнулся — нашел-таки больное место.

— Скажи, Дачо, ты с ним говорил, нет?

— Я же тебе сказал, что он об этом знает.

— Дачо! — гневно вскричал старый Йордан, приблизившись к крестнику. — Если ты перед ним обмолвился хоть словечком, бог и народ тебе судья!

— С богом я сумею поладить, а народ меня не интересует!

— Вот как?

— Так-то.

— А клятва… Ты про нее забыл?

Молодой чорбаджия задумался — он ведь в самом деле поклялся на кресте и Евангелии… А что, если это ему припомнится на том свете?

— Дачо, — продолжал старик, — сознайся перед богом и перед собственной совестью: ты что-нибудь говорил с митрополитом о наших делах? Отвечай!