Отвергнутая

Она пересекла лужайку, думая, что прелесть летнего дня на природе в том, как свежий воздух и солнце обостряют все чувства. Она предвкушала ленч с Эдуардо Таваресом и поспешила, чтобы не опаздывать.

Эдуардо терпеливо ждал, сидя во главе стола, свою компаньонку по ленчу. Она передала, что присоединится к нему, хотя и с некоторым опозданием. Он надеялся, что Филадельфия осталась довольна результатами его работы. Еще несколько процедур, и он уверен, что она будет выглядеть самой натуральной блондинкой.

Он даже продумал роли, которые они будут разыгрывать в Саратоге, но еще не был готов поделиться с ней своими планами. Если с начала июня и по конец июля Саратога заполнена мамами с детьми, то август — это тот месяц, который Эдуардо выбрал для поездки туда. В этот месяц курорт пустеет от тысяч семей и наполняется новым контингентом: людьми, которые приезжают играть на скачках и в карты, людьми с набитыми карманами, горящими желанием промотать нажитое.

Эдуардо нетерпеливо постукивал пальцами по белой скатерти, гадая, понадобится ли вообще эта поездка в Саратогу. Он надеялся, что нет. Он был полон решимости и надежды, что Филадельфия научится любить его за те дни, которые они проведут в этом идиллическом уголке у реки. Если это произойдет, дальнейший маскарад не понадобится. Если раньше честь удерживала его от активных домогательств, то теперь эти сомнения оказались отброшенными. Расследование, которое она начала в отношении Ланкастера, — достаточное доказательство того, что она не откажется от своей веры в невиновность ее отца, если обстоятельства не переубедят ее. Эдуардо хотел ее и должен овладеть ею. Он был уверен, что она реагирует на него. Всеми доступными ему способами соблазнения он превратит эту привязанность в страсть раньше, чем они оба обезумеют, — или правда разведет их в разные стороны.

Жалобный крик из холла заставил его вскочить. В следующее мгновение в столовую ворвалась Филадельфия. Ее пошатывало, волосы в беспорядке падали на плечи, и она стонала, словно от смертельной боли. В одной руке она держала щетку, в другой зеркало. Она бросилась на него с кулаками.

— Посмотрите на меня! Посмотрите, что вы сделали со мной!

Эдуардо задохнулся от изумления. Часть ее волос стала почти белой, в то время как остальные остались золотистого цвета. Он вновь вздохнул, на этот раз, чтобы скрыть удовлетворение, проявить которое, он знал, было бы неуместно.

— Вы, сеньорита, не следовали моим инструкциям. Я отчетливо помню, что сказал вам выждать пятнадцать минут до мытья головы. Не больше.

Филадельфия оскалила зубы в совсем не женской гримасе.

— Вы не предупредили меня, какая беда случится, если я этого не сделаю! Вы погубили меня!

— Почему? — Он отвернулся, потому что его душил смех. — Я вижу некоторый ущерб, но это дело временное. Я думаю, что вы выглядите… несколько необычно. Впечатление… о да! Это мне напоминает о…

— О полосах! — закричала она. — Полосы! Я выгляжу как зебра!

Тут Эдуардо не мог уже больше сдерживаться и расхохотался с такой силой, что задребезжали фарфоровые чашки.

Филадельфия уставилась на него так, словно он воплощал собой круги ада. Он смеялся над ее унижением.

Эдуардо отвернулся, смутившись своим, как у школьника, чувством юмора. Это было непростительно. Она имеет право злиться. Он тоже злится на себя. Когда приступ смеха миновал, он обернулся к ней, чтобы попросить прощения.

Вначале он не понял, что ее дрожь — это следствие слез, не видных ему за пеленой волос. Но она уже рыдала громко и безутешно, как ребенок. Она проронила всего две слезинки, когда потеряла Генри Уортона, и ни одной, когда помогала продавать с молотка свой дом и все его содержимое. Мой Бог! Оказывается, женщины относятся к своим волосам гораздо серьезнее, чем он предполагал.

Он стал медленно приближаться к ней, будучи неуверенным, не швырнет ли она в него зеркалом. Однако она этого не сделала, и, когда он осторожно обнял ее одной рукой за талию, она прислонилась к нему в полном изнеможении.

Он дотянулся до стула у обеденного стола, пододвинул его, сел и посадил ее к себе на колени. Филадельфия все еще продолжала рыдать, словно ее сердце разбили вдребезги.

Он погладил ее ладонью по щеке и прижался подбородком к ее лбу.

— Милая, не плачьте. Ваши слезы разбивают мне сердце. Маленькая моя, ну, пожалуйста.

Ему не стало хватать английских слов, и он перешел на португальский, шепча ей на этом непонятном ей языке всякие ласковые слова и целуя ее волосы.

Начав рыдать, Филадельфия поняла, что не знает, как остановить слезы. Она ужасно рассердилась, когда поняла, что с ней случилось. Теперь она не могла прекратить этот поток и мотала головой, когда у нее началась икота. Тогда он взял ее за подбородок и приподнял голову, и она была благодарна ему, что икота прекратилась.

Эдуардо провел губами по ее лбу, испытывая наслаждение от этого прикосновения.