Отвергнутые

В какой-то священный восторг привела эта картина Нильса, который опустился на поваленное дерево и, наконец, смог подкурить сигарету, прикрывшись ладонью от ветра. Жмурясь от едкого дыма, он наблюдал за людьми, которые стояли и семьями, и поодиночке. Все они держали в руках белые воздушные шары и молились, склонив головы вниз. Дети растерянно переглядывались друг с другом, пока их родители не сдерживали слёз, выискивая среди почти трёх сотен имен, написанных на камнях тёмной краской, имена своих близких.

– Фарс какой-то, – произнес молодой мужчина, усаживаясь рядом с Нильсом.

Некоторое время они просто сидели, наблюдая за суматошными передвижениями людей. Ни одного из них не тянуло присоединиться к ним. Обоим хотелось тишины.

– Угостишь сигаретой? – попросил мужчина, глядя, как Нильс выпускает клубы мутного дыма.

Молча он вытащил из кармана початую пачку и протянул её молодому мужчине с усталым лицом. Тот вытащил оттуда одну сигарету и подкурил от одной из свечей, укрывшись ладонью от ветра точно так же, как и сам Нильс пару минут назад.

– Они скорбят, – произнёс он вдруг, пытаясь оправдать странное поведение всех окружающих, и молодой мужчина счёл это ответом на свою первую фразу.

– Скорбят в тишине на кухне, опрокидывая в себя очередной стопарь. А здесь фарс чистой воды, – ответил он.

– Согласен, – кивнул Нильс. – У меня брат.

– А у меня жена. Мы с сыном вдвоём остались. Самое поганое, что он даже не вспомнит лица женщины, которая подарила ему жизнь. И ещё то, что он никогда не узнает, какой классной она была, – произнёс молодой мужчина. Запустив руку в волосы, он почесал затылок и нервно затянулся горьким дымом.

– Чёрт его знает, как нам с ним жить дальше.

Он замолчал и выпустил в воздух несколько дымных колец.

Вокруг сновали люди. Плакали женщины. Некоторые стояли на коленях перед именами своих близких. Кто-то смотрел в небо, наблюдая, как стремительно несётся ввысь причудливыми зигзагами его воздушный шарик, будто символ освободившейся души. Трепали грязные игрушки дети. В символ всеобщего поклонения превратилось то место, о котором раньше знала только пятёрка лучших друзей.

Нильс вспомнил, сколько времени они провели на этой насыпи, когда она считалась ещё заброшенной. Пили пиво, танцевали при свете цветных фонариков, пели песни во всё горло, наснимали десяток гигабайт видео для блога Макса. А теперь тут непривычно многолюдно. И всегда найдутся те, кто будет нести сюда цветы. После восемнадцатого сентября это место больше никогда не станет пустынным. Даже когда не останется в живых никого, кто бы знал погибших лично, об этом напомнит исполинский монумент с двести восемьдесят одной фамилией, как символ страшной трагедии, унёсшей за собой человеческие жизни в мирное время. По всем каналам сегодня передают эту информацию. Инициатива изначально шла от родственников погибших, но итоговое решение принадлежало, властям, которые уже выделили средства на памятный знак.

Высекая сноп оранжевых раскалённых искр, Нильс аккуратно потушил сигарету о мокрую кору бревна. Разлетевшись в стороны, они погасли. Он щелчком отшвырнул окурок в сторону и поднялся, одновременно отряхивая со штанов комки налипшей грязи и высохшие колючки репейника.

Больше ему здесь нечего делать. Нужно уходить, чтобы больше не вернуться никогда.

– Держись, давай. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди, – мужчина протянул Нильсу руку.

Он крепко пожал его ладонь.

– Ты тоже держись. Ради сына. У него никого нет, кроме тебя.

– Я знаю, – кивнул он. – Знаю.

22 октября. Вечер.

Привет, дневник! Ты, почти наверняка, захотел бы узнать, как всё прошло, если бы был наблюдателем моих Игр во имя Реванша (эх, не могу не написать это слово с большой буквы, столько трепета оно мне внушает!), а не выдуманным собеседником. Ты не поверишь! Всё куда лучше, чем я ожидал! Нильс обделался, как трёхлетняя девочка, на глазах у всего своего элитного высокоокультуренного класса с повышенным уровнем моральных ценностей (сарказм, конечно)! Жаль, что я не наблюдал его стремительное падение вживую, но видеоряд от Максимуса стал прекрасным демонстрационным материалом моей гениальности. Через экран своего планшета я смотрел, как сильно он боялся это сделать, и получал безумное моральное удовлетворение. Нильсон тянул до последнего, как трусливый щенок. Боялся рухнуть с пьедестала, на который сам же себя и возвёл. Глупо считать, что ты имеешь авторитет в классе, если все тебя просто боятся. Смешные шутки Нильса, бессменно улетавшие в народ прямиком из блога Максимуса, всегда были показателем шаблонности его мышления и неразвитости интеллекта, не более того. Недостаток извилин в голове всегда компенсируется физической силой. Я не нуждаюсь в рельефном торсе, ведь при желании я легко размажу своим интеллектом любого, кто по собственной глупости полагает, что сможет доказать мне свою точку зрения со стороны науки. Не сможет. Я им это обещаю.