Отвергнутый дар

Но сравнения не приходили на ум, воспоминания не являлись. Он постоянно чувствовал, что не может ускользнуть от прошлого, и вот теперь обнаружил, что прошлое отпустило его, прошлого нет, он свободен. Стоя в саду, он не способен был думать ни о чем, кроме женщины, находившейся рядом. Не произнося ни слова, храня полное молчание, она ввергала в забвение все, кроме настоящего.

И вот Эдуард взял ее руку и удержал в своей. Медленно ступая, они вместе направились к дому.

Он повел ее в кабинет, в котором в некой иной жизни некий иной человек делал предложение Изобел. Почти автоматически он наполнил рюмки. Она тем временем не спеша прошлась по комнате. Слегка тронула рукой кружевную накидку на одном кресле, спайтлфилдский шелк на другом, взглянула на тернеровские акварели. Эдуард поставил рюмки, тут же забыв об их существовании, и подошел к ней. Она обернулась к нему, и вдруг оказалось, что заговорить с ней совсем просто.

– Вы знаете, что происходит? Вы понимаете? – сказал он тихо.

– Не знаю. Не уверена. – Она заколебалась. – Мне немного страшно.

– Мне тоже, – улыбнулся Эдуард.

– Я могу уйти. – Она посмотрела на дверь, потом снова на него. – Может быть, если я уйду прямо сейчас…

– Вы этого хотите?

– Нет. – На щеках ее вспыхнули полосы румянца. – Просто… просто я не ожидала… я не планировала…

Она запнулась, и Эдуард потянулся к ней и взял ее за руку. Он ласково держал ее руку в своей и смотрел ей в лицо. Он был тронут, но ему показалось забавным, что столь юная женщина так серьезно рассуждает о планах, и, наверно, она почувствовала это, потому что слегка нахмурилась, словно малейшая ирония на эту тему вселяла в нее неуверенность.

– Вы думаете, это глупо?

– Нет, не думаю. – Лицо Эдуарда посерьезнело. – Я всю жизнь прожил по плану. Все упорядочено и рассчитано до мелочей. Я жил так много лет, с тех пор как… – Он запнулся. – Очень долго.

– А теперь?

– А теперь я знаю, что планы не имеют ни малейшего значения. Впрочем, я всегда это знал. – Он пожал плечами, отвернувшись. – Планы. Расписания. Стратегии. Они наполняют время. Они упорядочивают его – помогают забыть, что оно пусто.

Он все еще легко держал ее руку, но смотрел в сторону. Элен стояла неподвижно, глядя на него. Молнии плясали в ее мозгу, она чувствовала призрачное спокойствие, сквозь которое проступала горячечная уверенность. Эта уверенность жила в ней с того момента, когда она впервые увидела его, и весь вечер старалась от нее избавиться. Весь вечер, сидя напротив него в «Купель» и изображая спокойствие, она спорила сама с собой. Ничего не происходит, говорил сначала внутренний голос, потом: да, происходит, но еще не поздно, еще можно остановиться.

А потом, когда они приехали в Сен-Клу и она увидела этот дом во всем его великолепии, заговорили другие мерзкие голоса, другими мерзкими словами. Они говорили голосом ее матери и Присциллы-Энн, они напоминали ей, что мужчины лгут женщинам, особенно когда желают их, лгут так, как Нед Калверт.

Все эти предостережения шелестели у нее в голове, пока она не вошла в эту комнату и пока Эдуард не заговорил. Теперь голоса тянули свое где-то на задворках ее сознания, но их речи казались не только грубыми, но и абсурдными. Она подумала, глядя на Эдуарда, что даже такой мужчина, как он, может быть легко уязвим.

– Эдуард. – Она впервые назвала его по имени, и он стремительно повернулся к ней. – Как вам кажется, вы можете понять… или кто-нибудь вообще может понять… – если нечто столь истинно, что просто нет никакого иного выбора…

– Да. Я могу это понять.

– И я. – Она посмотрела на него с некоторой торжественностью и, прежде чем он заговорил, глубоко вздохнула, словно желая успокоиться, и чуть-чуть шагнула вперед.

– Я хочу остаться, – сказала она. – Я вовсе не хочу уходить. И, по правде сказать, не хотела. Ну вот… я сказала. – Тут ее охватили сомнения, подбородок поднялся, и на лице появилось выражение дерзкого вызова. – Женщинам не полагается говорить таких вещей, правда? Но, по-моему, притворяться глупо. Не вижу в этом смысла. Я правда хочу остаться. Я бы осталась с вами и прошлой ночью, если бы вы попросили об этом. А может быть, и в нашу первую встречу. Мы бы сели в вашу машину и приехали прямо сюда, и я бы… осталась. Вот так. Совсем вас не зная. Только у меня такое чувство, словно я знаю вас. Вы мне нравитесь. Вы думаете, это плохо? Вы шокированы?

Это было и смешно, и трогательно. Ее своеобразная серьезная манера говорить, странное сочетание прямоты и застенчивости, простодушное предположение, что ее прямота отличает ее от женщин, к которым он привык и которые выражают свои желания обиняками, – все это тронуло его до глубины души. Ее простодушие отозвалось в нем укором, но он знал, что она будет оскорблена, если заметит, как оно забавляет его. Он шагнул к ней и взял ее ласково за руку.

– Нет, – сказал он со всей серьезностью. – Я не шокирован. И я, разумеется, не думаю, что это плохо. Я хочу, чтобы вы остались. Я хочу этого больше всего на свете. Ну как – вы шокированы?