Отвергнутый дар

Наутро он послал человека в «Гермес» за парой серых лайковых перчаток. На палец одной из них он надел бриллиантовое кольцо с солитером. Бриллиант был пятнадцати каратов, степени О, высочайшего класса чистоты цвета, и степени IР за прозрачность и отсутствие дымки внутри. Его огранил мастер, он горел голубовато-белым огнем и представлял собой безупречный плод союза природы и искусства.

Перчатки и кольцо он положил обратно в коробку и прикрыл крышку. И стал ждать в лихорадочной тревоге, когда же наступит шесть.

На второй вечер он повез ее ужинать в «Куполь». Ее манеры не переменились. Его появление перед переполненным кафе она приняла без единого вопроса. Держалась спокойно и вежливо. Как и раньше, она отвечала на его вопросы, но от себя говорила мало. В свою очередь сама она задавала только нейтральные вопросы. В них не было обычных женских уловок, к которым он привык: никаких вопросов, рассчитанных на то, чтобы тонко выудить сведения о его личной жизни, никаких попыток узнать, женат ли он или есть ли у него другая женщина. Она говорила с ним о его работе и профессиональных занятиях, расспрашивала о Париже, Франции и французах. Она никак не обнаруживала, известно ли ей о том сексуальном магнетизме, который так чувствовал Эдуард, и он, вынырнув из очередной его волны, пытался держаться так же спокойно и сдержанно, как она.

Он заставил себя смотреть на нее с холодком, как на человека, который пришел наниматься к нему на службу. В этот вечер на ней было простое цельнокроеное платье из хлопка серо-голубого цвета, похожего на цвет ее глаз. Никаких украшений, обычные дешевые часы, – которые она временами трясла, потому что, как она сказала, они время от времени останавливаются. У нее были прелестные руки с длинными тонкими пальцами, овальные ногти коротко обрезаны и не покрыты лаком, как у школьницы. Она сидела очень прямо, и была в ней поразительная неподвижность, отсутствие живости, которое могло бы показаться скучным, но в ее случае приобретало гипнотическую власть над ним.

Не раз, глядя на нее, Эдуард начинал думать – а не солгала ли она относительно своего возраста? Иногда казалось, что она еще моложе восемнадцати, серьезное дитя, не сознающее собственного эротизма, ребенок с викторианской фотографии. В другие моменты она, наоборот, выглядела старше, была похожа на женщину двадцати с чем-то лет, в расцвете красоты. Нередко, особенно когда она смотрела прямо на него, преобладали два впечатления – невинности и чувственности. И тут же ему чудилось, что он видит строгое и прелестное лицо благовоспитанной молодой женщины, которая, может быть, ходила в школу при монастыре, вела уединенную жизнь, и чей чистый и спокойный взгляд будил в нем чувства, мысли и мечтания, в которых не было ничего чистого.

Тут немедленный отклик его тела и души глубоко потряс его; напряженный пуританизм в его характере боролся с его собственной мощной чувственностью; он представил себе, как занимается с ней любовью, и возненавидел себя за соблазн этих образов, проносившихся в мозгу. К его неудовольствию, он обнаружил, что привычные для него роли мужчины и женщины поменялись местами. Он, в душе презирая себя, слышал, как сам задает вопросы, рассчитанные спровоцировать ее на откровенность. А она изящно, но твердо отклоняла все эти вопросы.

На нее невозможно смотреть без волнения, подумал он. Его разум тщился рассуждать, но все рассуждения тонули в вихре чувств. От нее даже не пахло духами – только мылом, свежевымытой кожей и ею самой. Для Эдуарда это был самый одуряющий запах за всю его жизнь.

И вот, когда он пришел в смятение такой силы, которое показалось бы немыслимым тем, кто его знал и работал рядом с ним, он внезапно предложил, чтобы они ушли отсюда.

– Хорошо.

Их взгляды встретились, никто из них не шевельнулся, разум Эдуарда помутился.

– Я могу отвезти вас домой. Или – если вы захотите – мы могли бы поехать в мой дом в Сен-Клу. Это совсем рядом с Парижем.

Голос его дрогнул. Серо-голубые глаза хладнокровно взирали на него. В мозгу Эдуарда пронеслись обрывки разных идиотских и неловких объяснений. Ему хотелось, чтобы она поняла – это был не рассчитанный ход, не банальный шаг в сторону банального совращения; у него не было никаких тайных мотивов, просто он не смог бы выдержать без нее еще один вечер.

– Спасибо. С удовольствием.

Он повел машину на высокой скорости, играла музыка, и он почувствовал нарастающее возбуждение. Скорость и звуки моцартовского квартета словно перекидывали мостик через бездну их молчания; он вдруг ощутил полное единение с ней. Она знает, она понимает меня, думал он бессвязно и торжествующе.

Он никогда не привозил женщин в Сен-Клу. Единственным исключением была его жена. И теперь, как когда-то с Изобел, он прошел через сад, благоухавший лилиями, и остановился у цветника, глядя на посеребренное небо и красное мерцание города вдалеке. Он сделал это намеренно, в последней отчаянной попытке спастись, в надежде, что сопоставления и воспоминания, нахлынув в душу, отсекут тонкую крепкую нить, которой привязала его эта чародейка.