Отверженная невеста

— Дорогая, мы мистифицируем нашего гостя какой-то мифической женитьбой, а ведь он устал с дороги, — не выдержал князь Павел. — Кроме того, мне не терпится показать ему нашу Татьяну. Он ведь видел ее только в колыбели!

— Ах, в самом деле! — воскликнул Шувалов. — А я и не спросил о ней! Дважды медведь… Нет мне прощения!

— Сейчас, сейчас увидишь эту юную леди во всей красе, — горделиво пообещал князь., — Она готовится к балу и разучивает с учителем танцев вальс… Не будем ее предупреждать, сделаем сюрприз!

К счастью, ни тот, ни другой в этот миг не взглянули на княгиню, иначе их парализовало бы выражение ее лица. В глазах бывшей «петербургской Афродиты», хотя и утратившей красоту, но по-прежнему милой и обходительной, вдруг полыхнула лютая, звериная ненависть. Лицо Ольги исказили судороги, казалось, она гримасничает, борясь с приступом эпилепсии.

Бедная женщина живьем горела в аду с того дня, когда узнала правду о своем злосчастном материнстве. Нет, она так и не сделалась матерью, ее малютка умерла и даже не была похоронена по-людски. Князь швырнул ее трупик в чужие, жадные руки, купил у сводни, торговки живой плотью, другую, живую девочку… Евгений в те смутные дни исчез на несколько дней из-за какой-то нелепой ссоры, будто бы вылившейся в поединок. «Принимал ли он участие в этой мерзкой авантюре? Был ли посвящен мужем в семейную тайну? — задыхаясь от ненависти, пыталась размышлять княгиня. — Быть может, об этом знали многие… Быть может, я одна была так слепа и легковерна!» Не умея скрывать терзавшие ее чувства, княгиня старалась реже оставаться наедине с мужем и все чаще запиралась на своей половине. Но и там демоны сомнения не оставляли ее в покое. На днях во время очередного приступа Ольга наотмашь ударила по лицу горничную, которая, как показалось княгине, украдкой ухмыльнулась. Правда, она тут же раскаялась и подарила служанке на платье, но та все равно проболталась прочим челядинцам. Пошептавшись, слуги решили, что их добрая прежде хозяйка, не иначе пала жертвой сглаза. И причины для нехороших слухов множились… Все, от мажордома до последнего поваренка, дивились тому, что княгиня как-то вдруг перестала замечать свою обожаемую дочку, красавицу, умницу и модницу Татьяну. Это жестокое, подчеркнутое равнодушие удивляло князя, изумляло и огорчало девушку, но княгиня держалась с таким каменным бесчувствием, что ей не решались задавать вопросов. Вот и сейчас она не двинулась с места, с преувеличенным вниманием склонившись над своим вышиванием, когда князь отправился знакомить гостя с дочерью.

Мужчины остановились у входа в большой танцевальный зал, откуда слышались звуки рояля, приглушенные тяжелой бархатной портьерой. Князь двумя пальцами раздвинул сомкнутые занавеси и кивком пригласил Евгения взглянуть. Тот увидел сидевшего за роялем старенького горбатого немца. Педагог походил на лесного тролля из сказки и мог бы зарабатывать на пропитание своим уродством, пугая на ярмарках зевак. Всю жизнь он играл на органе в церкви, за органом же нажил горб, а в старости, когда начал глохнуть, был уволен с мизерной пенсией, ради которой ему еще пришлось походить и покланяться богатым прихожанам кирки, когда-то внимавшим его искусству. Нынче старик почти совсем оглох, но тщательно это скрывал, боясь лишиться возможности подрабатывать аккомпанементом. Он играл и по памяти, и с листа что угодно, и клавиатура покорялась его скрюченным ревматическим пальцам, желтым от нюхательного табака.

Учителем танцев был не менее колоритный господин, некий пан Колосовский, привезенный в свое время великим князем Константином из Варшавы в Петербург неизвестно с какой целью. Совершенно разоренный, нищий, болезненно себялюбивый шляхтич ныне существовал, преподавая модные танцы девицам из богатых, аристократических семей. Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, плешивый череп, выпученные от базедовой болезни глаза, мутные, как у дохлой рыбы, пан Колосовский держался молодцом. Осанка шляхтича до сих пор была безупречна, а движения подчеркнуто изысканны.

Татьяна оказалась способной ученицей. Князь Павел давно отметил: за что бы дочь ни бралась, все у нее превосходно получалось. По-английски она говорила как леди из самого высшего общества, романсы распевала, как французская оперная дива, а лис травила с сумасшедшим азартом семнадцатилетнего мальчишки, которому доверили лошадь, шпоры и кнут.