Ответ

— Если не обучусь ремеслу, я же никогда не смогу на тебе жениться, — шепнул Балинт.

Плечи девочки застыли.

— Ну! — кивнул ей Балинт. — Или хочешь быть женой поденщика?

Очевидно, он нашел верный путь: косы на спине Юлишки вдруг успокоились, под ладошками, прикрывавшими лицо, замерли всхлипы.

— Я и так уже перерос, — продолжал Балинт, — если не потороплюсь, отстану от поезда. Или хочешь быть женой угольщика?

— Нет, — решительно ответила девочка.

— А тогда что ж ты?..

Юлишка открыла залитое слезами лицо, посмотрела в его тревожные, снизу ищущие ее взгляда глаза.

— Так это все затем, чтобы жениться на мне?

— Ясно!

— Правду говоришь?

— Правду, — с полной убежденностью подтвердил Балинт. Он помолчал, снова откинулся на подушку. — Понимаешь, Юлишка, — прошептал он немного погодя, — не хочу я быть швалью последней, никудышным человечишкой, спину гнуть перед всеми. Но главное, я потому так решил, чтобы на тебе можно было жениться. Понимаешь?

Девочка молчала.

— Не веришь? — спросил Балинт, закипая.

— Чему?

— Что из-за женитьбы?

Юлишка дернула плечиком, скосив глаза, поглядела на Балинта.

— Правда-правда?

— Честное слово.

— Еще раз скажи.

— Что?

— Ну, почему так решил…

— Зачем твердить одно и то же! — буркнул Балинт, совершенно обессилев. — Чтобы на тебе жениться, вот почему!

— Чтобы жениться?

— Ну да, чтобы жениться!

Балинт удивился: никогда не замечал он, как это красиво, когда девочка улыбается сквозь слезы. Он смертельно устал и все-таки мог бы сейчас хоть четверть часа не сводить глаз с этого сияющего, залитого слезами личика и не спать.

Однако полюбоваться Юлишкой ему не пришлось. Приподняв подол видневшейся из-под платья ночной рубашки, Юлишка краешком отерла глаза.

— Иисус Мария, что такое с твоей шеей? — испуганно прошептала она, когда ее блестящие, омытые глаза обратились вновь на Балинта. — Ой, да ведь ты весь в крови! Что же ты до сих пор не скажешь, откуда пришел?

— Из Киштарчи, — ответил Балинт. — Это пустяки, оцарапался просто, по дороге свалился в канаву… А ты правда считаешь, что я жестокий?

— Правда.

— Я не жестокий, — мрачно возразил Балинт. — Мой крестный говорит, это общество жестокое, потому что капиталисты силком ставят рабочего в такие условия. И если поглядеть на случай со мной, так это святая правда, слово в слово.

Снизу, с проспекта Ваци, все чаще неслись трамвайные звонки, возчик под окном свирепо ругал то и дело оскользавшуюся лошадь. Из кухни, выходившей на галерею внутреннего двора, уже настойчиво проникали шумы утреннего пробуждения, мимо двери шаркали тяжелые шаги, скрипела дверь общей на весь этаж уборной. Юлишка согрела воды, чтобы промыть рану Балинта, но, когда, с тазиком в руках, вернулась в комнату, Балинт уже спал. Запрокинув голову, раскрасневшись, он спал с открытым ртом, похрапывая, и каждый выдох уносил со лба еще одну морщинку усталости и нервного возбуждения. Он не проснулся и тогда, когда девочка, склонившись над ним, стала смывать с шеи кровь и даже посыпала немного солью, чтобы унять опять было начавшееся кровотечение; ни разу не шевельнувшись, проспал он до часу дня, а когда обеими ногами сразу соскочил с кровати, на его посвежевшем лице не осталось и следа усталости, как будто он отдыхал три недели. Все горести минувшего дня остались в постели, между пропотевшей простыней и смятой периной. Застилая кровать, Юлишка любопытно принюхалась к острому запаху пота, словно примерилась носиком к тому, что же такое их будущее супружеское ложе. А Балинт, голый по пояс, насвистывая, умывался на кухне.

Он как раз натянул на себя рубаху, которую Юлишка умудрилась выстирать, просушить над огнем и выгладить, как в дверь постучались. На кухню вошла невысокая девушка, у нее была молочно-белая кожа, блестящие черные глаза, густые иссиня-черные волосы, двойным венком уложенные вокруг головы. Под мышкой она сжимала потрепанный черный портфель, плечи и воротник пальто укрывал, словно мехом, пушистый белый снег. На коричневой котиковой шапочке, только что снятой с головы, удержалось несколько огромных веселых снежинок.

— Привет, Юлишка, — поздоровалась она; глубокий грудной голос прозвучал так неожиданно при ее тоненькой, хрупкой фигурке, что Балинт удивленно вскинул голову. Девушка поглядела на подростка, стоявшего в не заправленной еще рубашке, и улыбнулась ему. — Сегодня вырвалась пораньше, — обратилась она к Юлишке, — но сейчас же и убегаю. Вот апельсин для бабушки принесла.

— Ух ты, — воскликнула девочка. — Откуда?

— Откуда? — засмеялась девушка; смех ее тоже был странно глубоким и словно бы чуть-чуть с хрипотцой. — Откуда? Прямехонько из Калабрии.

Юлишка приподнялась на цыпочки и зашептала что-то ей на ухо, девушка поглядывала на Балинта. Балинт покраснел.

— Кто это? — спросил он, когда девушка ушла в чулан при кухне и закрыла за собой дверь. — И зачем нужно было тотчас ей рассказывать…

— Она давно уж все знает, — весело воскликнула девочка. — Только вот не видела тебя до сих пор. Зачем скрывать?

— Кто она?