Ответ

Барон засмеялся. — В том-то его и сила, что его считают дураком, — воскликнул он, резко выбрасывая вперед волосатые руки. — Представьте себе, дорогой друг, что вы вступаете в переговоры с принимаемым за дурака вспыльчивым, сангвиническим субъектом, который колотит кулаком по столу и клянется, не сходя с места, всадить вам пулю в живот, поджечь ваш дом, если вы не откроете ему кассовый счет из двух процентов. А ведь с такого болвана станется, в конце концов возьмет да и выстрелит в меня, думаете вы и со страху соглашаетесь выполнить его требование. Если человек умеет создать видимость, что он, уж если что говорит, то сам всерьез в этом убежден, — ему верят, дорогой друг, верят даже самому невероятному. Это и есть политика Гитлера.

— И вы тоже всерьез убеждены, что войны не будет, барон? — не без иронии спросил директор Римамураньского банка, по-приятельски подмигивая барону. Барон нахмурился, фамильярности он не терпел. Этому лысому господину, с его состоянием, оцениваемым в полтора-два миллиона, следовало довольствоваться местом лишь в самом конце баронского стола. — У меня иная тактика, — ответил он коротко, поглядывая на соседний столик, где его зять опять наливал себе коньяк. — Я всегда говорю то, что думаю. Ибо могу себе это позволить! — добавил он грубо. Вдали, в большой гостиной, его супруга поспешно шла навстречу новому гостю, который склонился перед ней, целуя руку. Из курительной комнаты донесся свежий женский смех, такой сладостный и самозабвенный, словно был ответом на обольстительные речи вергилиева пастуха.

— Германия, кажется мне, уже оправилась от войны, — проговорила сидевшая по правую руку от барона супруга крупнейшего в Венгрии землевладельца, молодая блондинка с энергическим носом. — Мы едва справились с жатвой этим летом, потому что Гитлер законтрактовал в комитате две тысячи человек. Они вернулись домой с большими деньгами, у каждого — новехонький велосипед, и все, как один, стали нилашистами[123].

— Знаю, — кивнул барон. — Сколько у вас платят сейчас поденно?

— Для нас — много, для них — мало, — уклончиво ответила молодая женщина. — Спросите об этом моего мужа, барон, я не знаю. Я знаю только одно: нынче заниматься землей уже нет смысла, еще и доплачивать приходится.

— Продавать решили? — спросил барон. — Ваше патакпоклошское имение я купил бы.

— Зачем вам? — засмеялась молодая женщина. — Вы же понятия не имеете, как вести хозяйство.

— С этим небольшим имением справилась бы и челядь, — возразил барон. — Они жили бы на доходы с него, ну и меня прокормили бы на старости лет. А я читал бы себе латинских авторов, сударыня, до сих пор-то времени на них не хватало:

Как только войско, в битве усталое,
Великий Цезарь вновь городам вернет,
Ища окончить труд тяжелый, —
В грот Пиерид вы его ведете…[124]

как говорит Гораций в классическом венгерском переводе Бенедека Вирага[125], — процитировал он, тем сразу опровергая кокетливое заявление относительно своей необразованности. — Vos Caesarem altum…

Он вдруг поднялся: президент Кредитного банка только что отошел от вазы. Однако барон опоздал: скрывавшийся за вазой смокинг уже смешался с прочими смокингами. Барон недовольно поморщился, затем подошел к зятю, умиротворяюще положил на плечо руку.

— Еще одну минутку, барон! — сказала ему вдогонку плотная дама в черном бархатном платье. — Вы, следовательно, считаете, что Англия не станет объявлять войну Муссолини? Видите ли, моя дочь живет в Милане…

— Англия — Муссолини? Из-за негуса? — Барон оглушительно захохотал. — Милостивая государыня, политическая деятельность есть нечто автономное, она не имеет ничего общего ни с моралью, ни с религией. Лига наций стоит Англии, вероятно, полтора миллиона фунтов ежегодных взносов, но войны, на которой нельзя нажиться, она все-таки не стоит. Пусть ваша милая дочь спокойно остается в Милане. Англия не коллекционирует пустыни, — добавил он, тонко улыбаясь.