Ответ

— Вот оно что, вот о чем речь! — кивая, сказал профессор. — Понимаю… понимаю! Классовый вопрос… Правящий класс. Но я-то никем не правлю, прошу прощения. Ну хорошо, оставим это! По-твоему, следовательно, эта моя среда — о которой я действительно самого низкого мнения — хуже, чем какая-либо другая среда, ну, скажем, среда твоей матери. Из этого следует, что представители правящего класса взаимно друг друга презирают, тогда как портнихи любят и почитают друг друга. И это соответствует твоему жизненному опыту?

— Соответствует, — храбро ответила Юли. — Пусть не так вульгарно и карикатурно, но соответствует. Только с одним добавлением, без которого вся картина — ложная: представители вашей среды, хотя и презирают друг друга по существу, но любят все-таки только и исключительно друг друга, потому что того требуют их интересы.

— Следовательно, я люблю их? — насмешливо спросил профессор.

Юли побледнела. Опустив голову, словно придавленную тяжелым узлом иссиня-черных волос, она неподвижно смотрела на носки своих туфель; видно было, как на висках под тонкой кожей пульсирует кровь. — Вы презираете их, но солидарны с ними, — выговорила она. — Иначе почему бы вы оставались среди них?

Она тут же пожалела о своих словах; атака была слишком решительной, слишком отличалась от привычного тона их споров. После разговора с Браником она уже не раз ловила себя на том, что, споря с профессором, теряет контроль над собой, высказывает больше, чем намеревалась, говорит возбужденнее, чем обычно. В такие минуты ее собственная боль настойчиво требовала слова, бросала несправедливые обвинения, как будто профессор лично был ответствен за то, что партия от нее отвернулась; между тем было совершенно очевидно, что ответственность лежит на ней одной. И когда, после подобных выпадов, она удвоенной нежностью старалась загладить свою ошибку, то всякий раз перегибала палку в другую сторону, казалась капризной, взбалмошной, склонной к крайностям.

— Превосходно, — проговорил профессор, мрачный, как туча. — Из всего этого следует, что я солидарен не только со всей университетской парнокопытной фауной, но также, например, с государственным секретарем министерства культов, более того, с самим господином министром и даже с моим дядюшкой Иштваном мы одного поля ягоды. Так? А если я солидарен с ними, значит, и несу за них ответственность, так?

Юли чувствовала на себе укоризненный взгляд барышни Анджелы. Профессор нетерпеливо постукивал ногой по ковру. — Личной ответственности нет, не так ли, и если мой министр крадет, меня вполне могут вздернуть вместо него? Поскольку я отношусь к правящему классу, не так ли? И за рождение мое с меня могут потребовать отчета, и за право меча[134] моих предков? Нет, увольте меня от этой швабской философии!

Юли ожесточенно затрясла головой. — Вы не их роду-племени, — воскликнула она страстно, — поверьте мне! Почему вы не хотите увидеть, где ваши подлинные интересы?

— Очевидно, потому, что не знаю самого себя, — сказал профессор язвительно. — И потому, что не ведаю о тех великих научных возможностях, которые во мне дремлют. — Он бросил пренебрежительный взгляд на сестру. — Как я вижу, обе дамы прекрасно понимают друг друга. Быть может, вы уже и к решению пришли относительно моей персоны?

Барышня Анджела вспыхнула. — Зенон! — укоризненно сказала она.

Профессор раздраженно от нее отвернулся.

— Почему вы спасли того человека, почему вытащили его из Дуная? — смертельно бледная, спросила Юли. — Вы можете ответить на это откровенно, откровеннее, чем…

Стало тихо. Барышня вдруг выпрямилась, обеими руками ухватилась за стол. — Спас человека? Из Дуная? — воскликнула она с ужасом.

— Вы не знали?

— Когда?

— Весной, — ответила Юли. — Рискуя собственной жизнью.

Профессор встал. — Каких только нелепостей вы нынче не наговорили, сударыня, — тихо произнес он, повернув к Юли огромную голову. — Среди всего прочего довели до моего сведения, не словами, правда, но этими вот красивыми глазами и легкой дрожью в голосе, что относитесь ко мне с участием. Вы жалеете меня, сударыня, словно я сам к тому, что со мной происходит, не имею отношения. Конечно, от женщины другого ответа ждать не приходится, только мне-то ваше участие ни к чему.

Юли не отвечала. Профессор смотрел на нее и, как уже не раз за время этого разговора, опять терзался мучительной, с самого начала их любви преследующей его догадкой, что он сделает эту девушку несчастной. Кровь бросилась ему в голову, он повернулся и пошел к двери. Спина была напряженно прямая, он слегка припадал на одну ногу.

— Не хромай! — воскликнула Анджела, не в силах удержаться, несмотря ни на что.

Профессор обернулся.

— Ладно, в корчму не пойду… Пришли мне ужин в кабинет.