Ответ

Смертельно бледная, Юли молча смотрела перед собой. Барышня Анджела взяла ее бессильно повисшую руку. — Если мы с вами объединимся, — вымолвила она простодушно, — то мы спасем Зенона. Пугаться не нужно, девочка, слышите?

Она раскурила погасшую сигару. — Мы еще побеседуем об этом. А сейчас расскажите мне подробнее, над чем Зенон работает и когда собирается опубликовать свои исследования. Ведь если он будет работать регулярно, не пройдет и пяти лет, как он получит Нобелевскую премию.

В действительности не только Анджела не знала, но даже сама Юли не догадывалась, каким влиянием обладает она над своим возлюбленным. Ей и трудно было бы догадаться: профессор всячески скрывал это от нее; он как будто стыдился того, что назвал в себе самом «женским засильем» и, сам того не желая, норовил повернуться к Юли самой темной, колючей своей стороной, противоречил ей, когда уже вот-вот готов был признать ее правоту, спорил, когда был с ней согласен. Он был влюблен в Юли, но еще не любил полной мерой. Он возражал, упрямясь и обижаясь, как ребенок, который понимает, что мать права, и тем упорнее держится за свое. И чем больше стыдился трепыханий мужского тщеславия, тем больше ссорился с Юли. Но когда, поспорив или даже поссорившись с Юли, он хлопал дверью, а потом, успокоясь, садился к своему столу, ему становилось вдруг так хорошо на душе, что, тихонько про себя рассмеявшись, он поспешно брался за оставленную на середине работу и, так как мыслилось в такие минуты особенно хорошо, продвигался вперед быстрее, чем всегда; полчаса спустя, довольный, обуреваемый чувством любви к ближнему, он вызывал звонком Яноша, своего рябого лакея — к которому по-прежнему испытывал отвращение, — угощал его стаканом вина, давал десять пенгё и отправлял домой, к семье, чтобы хоть на один день от него избавиться.

Две недели назад, представив Юли своему дяде на келенфёльдском заводе, профессор, как только покинул его кабинет, неожиданно для себя погрузился в такой непроглядный сплин, что поспешил отправить девушку домой и даже не показал ей вновь созданную лабораторию. Идя через двор, он раздраженно шлепал прямо по лужам, не обойдя ни одной, ноги его промокли, штанины до колен были в грязи. Лаборатория находилась на первом этаже, войти в нее можно было через узкую, длинную комнату, служившую чем-то вроде архива; за единственным столом здесь работала худая конторщица лет пятидесяти, седая, с пуганым взглядом. Когда дверь распахнулась, женщина поспешно встала.

— Извольте сидеть на месте! — угрюмо бросил ей профессор и, не приостановившись, пошел к лаборатории. — Что вы прыгаете, прошу прощения? Я не епископ и не генерал.

— Вашу милость по телефону спрашивали, — робко улыбнувшись, сказала пожилая женщина.

— Кто?

— Дама не назвала себя.

— Хорошо, — рассеянно буркнул профессор.

— С полчаса назад звонил из университета господин ассистент доктор Варга, тоже спрашивал вашу милость, — прочитала конторщица по бумажке, близоруко держа ее у самых глаз. — Прикажете соединить?

Профессор обернулся.

— Почему вы не сядете? — спросил он сердито. — Ведь я уже просил вас. И ни с кем соединять не нужно, меня здесь нет.

Женщина села. Профессор Фаркаш внимательно посмотрел ей в лицо: его выражение, кожа, мимика отражали все унижения и страхи трудно прожитой жизни; близорукие глаза видели перед собой лишь непосредственно грозившую беду, а губы испуганной улыбкой пытались предупредить ее, отразить все атаки. Профессору вспомнилось: Юли не раз упрекала его, что, делая в ресторане заказ, он никогда не смотрит кельнеру в лицо. Вот и лицо этой пожилой конторщицы он видит сейчас впервые и, хотя много месяцев подряд чуть ли не каждый день встречается с ней, не знает даже ее имени.

— Сколько лет? — спросил он хмуро.

— Кому?

— Вам.

— Сорок один, — со страданием на лице сказала женщина.

Профессор вскинул брови.

— Сколько вы получаете? — спросил он, глядя на жиденький пучок седых волос.

— Сто двадцать пенгё, ваша милость, — проговорила она, не подымая глаз.

Профессор кивнул. — Тогда понимаю, — сказал он, не объяснив, что именно понимает. — Прожить на эти деньги, конечно, не можете? — Женщина вздохнула, но ничего не сказала. Фаркаш внезапно повернулся, ушел в лабораторию. Он догадался, почему молчит конторщица; боится, что хозяину не понравилось бы, если б дошло до его ушей, что она жалуется, ведь так можно лишиться и этого жалкого места. Раздражение профессора все нарастало. Он покопался в оборудовании, распушил лаборанта за то, что понапрасну жжет горелку Бунзена, потом надел пальто, шляпу и ушел.