Ответ

— Жизнь превыше страдания, — вполголоса сказал себе под нос профессор, глядя на появившуюся из-за поворота тропинки молодую крестьянку в красной юбке. Девушка шла навстречу с мотыгой через плечо. У нее была ловкая походка, она без напряжения подымала и ставила на тропу ноги в сапогах, густо облепленных грязью, светлые волосы сияли на солнце. Так уверенно и прямо шла она по этой богом забытой тропе, словно никогда не усомнилась и никогда не усомнится в том, что это настоящее ее место, здесь у нее есть дело, которое нужно делать именно так, как делает она, и лет через тридцать — сорок она умрет, выполнив то, что следует выполнить в течение жизни.

Не то, что я, думал профессор понурясь. Мои заблуждения неисправимы. Мое прошлое — обещание, настоящее — задолженность. Будущее?.. Может, женись я на этой девушке, она упорядочила бы мою жизнь своими сильными, не слишком чистыми руками…

Увидев городского барина под деревьями, крестьяночка оторопела, приостановилась, потом улыбнулась и пошла прямо к нему. — Боже благослови, Зени, — подойдя ближе, с улыбкой сказала она. — Как же вы сюда попали?

Профессор смотрел в улыбающееся, чуть-чуть вспотевшее лицо и теперь только узнал Эстер. — Ты зачем это в маскарадное платье обрядилась? — спросил он раздраженно. — Иначе нельзя здесь, что ли, без этих пейзанских штучек?

Эстер, улыбаясь, молча смотрела ему в глаза.

— Что ты делаешь?.. Мотыжишь? И на это прожить хочешь? Сколько в день выколачиваешь?

Эстер все улыбалась. — Хорошо, что приехали, Зени, — сказала она просто. — Такую радость мне доставили, что и сравнить не с чем.

Профессор пристально посмотрел на нее. — У тебя нет денег?

— Как это нет!.. Я ведь на своем винограднике работаю, Зени.

— Ах, на своем! — передразнил профессор, который, сам не зная отчего, все больше злился. — Тогда почему не наймешь поденщика? Что ты крестьянку разыгрываешь!.. Больше нечем заняться? Потеешь, чтобы совесть успокоить?

— Сейчас вымоюсь, — сказала Эстер. Она ближе подошла к профессору, погрузила прохладный голубой взгляд в его глаза, медленно вскинула руки, обняла, прижала к себе, поцеловала.

— А поди ты к… — побелев, выговорил профессор.

Эстер поцеловала его еще раз, коленями на секунду коснулась колен профессора. — Хорошо, — прошептала она.

— Чем хорошо? Тем, что потеешь? — дрожащими губами выговорил профессор. — Этим и хорошо, — сказала Эстер.

Она повернулась, пошла к дому. — Ну, идите же, Зени, — позвала она, обернувшись. — Сейчас приготовлю обед. — Профессор еще раз бросил взгляд на холм, где рядом со своими лошадьми приостановился пахарь, потом, опустив голову, поплелся за Эстер. В сапогах у нее была совсем другая походка, шаг мягче, крупнее, чем в городских туфлях, и плечи, шею она держала здесь как-то иначе. Может, и внутри у нее все иное? — спросил себя профессор.

Эстер не допытывалась, зачем он приехал, вообще ни о чем не спрашивала. Ни одного бестактного слова, никаких ненужных напоминаний, ни о плохом, ни о хорошем, и улыбка — просто радушная улыбка хозяйки, и смех — просто веселый смех человека, радующегося нежданному гостю, с которым можно на досуге славно скоротать время. Профессор некоторое время кипел про себя, потом вдруг мысли его приняли иной оборот. Эстер явно не интересовало, зачем он явился к ней в деревню, даже не дослушала первую же объяснительную фразу. — Потом, потом, Зени! — сказала она весело, повернувшись неожиданно к профессору спиной. Она отнесла к колодцу таз для умывания, налила воды, энергичными, быстрыми движениями, которые профессор так хорошо знал, умылась, намылила до локтей руки, ополоснула их, набрала в рот воды, раздув мокрые щеки, улыбнулась профессору и струйкой выпустила воду на землю. Она не спросила, надолго ли он приехал, не вспомнила о Пеште, не обмолвилась ни единым словечком, которое намекнуло бы о том, что он когда-то был ее любовником; непринужденная доверительность означала только, что они давние и добрые знакомые. Эстер принесла профессору стул на террасу, из зеленого облитого кувшина налила стакан молока. Профессор поморщился, но выпил. Мартовское солнце светило прямо в лицо, щекотало кожу, ему было хорошо. Он забыл, зачем приехал, что было, впрочем, нетрудно, поскольку он вообще этого не знал. Эстер зарезала курицу, обдала ее кипятком на кухне, затем села на ступеньки террасы, у ног профессора, и стала ее ощипывать. Собака во дворе лизала еще не запекшуюся кровь.

— Я слышал, твоя мать умерла, — сказал профессор, глядя на пятно крови.

— От кого слышали, Зени?

— От мальчонки, — лениво проговорил профессор. — Который мне ваш дом показал. Когда она умерла?

Эстер встала, с ощипанной курицей пошла в дом. — Я сейчас, Зени. Только суп поставлю. Через час обед будет готов.

Профессор прикрыл глаза. — Не думаю. Такой старой курице надо, по крайней мере, два часа вариться.

— И как же вы все знаете, Зени, — весело сказала Эстер. — Я отправлю шофера в корчму?

— Отправь, — бормотнул профессор с закрытыми глазами. — Если засну, свалюсь со стула.

Из кухни донесся смех Эстер. — Заранее себя жалеете?