Ответ

Старшая девочка опустила голову на дамастовую скатерть и громко заплакала. — Садитесь же, дамы и господа, — взывал Йожи, — и беритесь за дело! Мне нужно поторапливаться, под вечер обещали в гараже дать машину на два часа.

— Зачем вам машина? — спросил, вытирая лицо, Нейзель.

Длинная физиономия Йожи забавно искривилась. — Отвезу в Пешт свое приданое.

Жена Нейзеля, поглядев на застывшую, как изваяние, Луизу, вздохнула: — Уезжаете, значит?

— Не сидеть же мне без заработка у невестки на шее… Кровать свою оставлю мальчикам, есть у меня в Пеште скрипучий топчан, для холостого парня вроде меня в самый раз.

Луиза Нейзель опять поглядела искоса на молодую женщину. Та повернулась и, опустив голову, скрылась в кухне.

Третья глава

Начинался промозглый зимний день. Со свинцового неба, тянувшегося к земле темно-сизыми горбами туч, там и сям пронизанных лиловыми прожилками, лил унылый, нескончаемый холодный дождь. Тонувшие в зимней слякоти улицы тускло отражали в лужах свет. Над горой Геллерт небо сбежалось в гигантскую черную складку, которая постепенно втягивала в себя остатки слабого рассеянного света и притаившегося кое-где тепла: чувствовалось, что вот-вот пойдет снег.

Перед дверью будапештской квартиры доктора Зенона Фаркаша стояли три студента. Они уже опустили воротники своих пальто, вытерли мокрые от дождя лица; плотный, хорошо одетый юноша в синем кепи хунгариста[50] обтирал носовым платком туфли. Балансируя на одной ноге и высоко подняв другую, он усердно начищал туфлю и негромко насвистывал. — Почему вы не позвонили? — спросил он.

Бледный прыщавый паренек, стоявший с ним рядом, обернулся к третьему: — Ты-то готовился, Эштёр?

— Готовился, — отозвался тот. — Давайте все же подождем звонить.

— Почему?

— Мы явились на десять минут раньше.

— Ну и что? — Плотный юноша опустил ногу, снял кепи, карманной расческой старательно зачесал волосы назад. — Если не захочет принять нас раньше времени, подождем.

Прыщавый опять обратился к третьему студенту: — И ароматические смеси учил?

— Учил, — ответил Эштёр. — И все-таки подождем звонить, старик любит пунктуальность. Явиться на десять минут раньше назначенного времени столь же непунктуально, как и прийти на десять минут позже. И хотя практически первый случай менее чреват неприятностями, нежели второй, все же оба они полностью относятся к дефиниции «непунктуальность». Не говоря уж о возможных практических последствиях.

— Какие, к черту, последствия!

— А такие! — подхватил Эштёр. — Доложат ему о нас или, допустим, не доложат, — ведь он мог предупредить прислугу, что до десяти никого не принимает, — но звонок он услышит, следовательно, будет знать, что мы пришли. И воспримет наше появление, как попытку поторопить его. Далее. Как бы глубоко ни пряталась эта мысль в подсознании, она все-таки может потревожить чувствительную нервную систему, которой следует в этот момент целиком сосредоточиться, скажем, на какой-либо совершенно иной задаче. Мы же невидимо вторгнемся в его кабинет и своим присутствием помешаем…

— Черта с два помешаем! — возразил темноволосый владелец синего кепи. — И чего ты тут ораторствуешь, старик не такой уж чувствительный!

Эштёр подумал немного. — В общении с людьми, пожалуй, нет, но, возможно, в работе… возможно, его мысль более чувствительно реагирует…

— Словом, не будем звонить? — спросил прыщавый. — А как ты думаешь, он и ароматические смеси будет спрашивать?

— По-моему, — не унимался Эштёр, — нам следует позвонить за минуту до десяти. Ибо, допустим, о нас не доложат, и он даже не заподозрит, что мы пришли — однако звонок ворвется в его мысли, осядет в подсознании, и этот осадок выльется в форму гнева именно в тот момент, когда он задаст тебе первый вопрос. Вот тогда и держись!

— Черта с два! — фыркнул опять хунгарист, который, к слову сказать, все это время стоял под самой кнопкой звонка, но даже глазом не повел в ее сторону. — Мою зачетку он так и так подписать обязан, а на бесплатное обучение я не претендую.

По лестнице поднимались еще два студента. Оба были тщедушны и малы ростом, землистый цвет лица свидетельствовал о бедности. Ветхие, на рыбьем меху пальто, потертые так, что каждая нить виделась отдельно, способны были удерживать разве что блох и беспрепятственно пропускали тепло тела; засаленные черные мягкие шляпы, привычно слетавшие с их голов даже перед каким-нибудь педелем, они загодя мяли в руках.

— Позвонили?

— Этот заср. . . . трусит, позвонить не смеет! — фыркнул хунгарист. — Мы, видите ли, явились на десять минут раньше срока, и наш звонок помешает старику чистить зубы.

Вдоль просторной лестничной площадки второго этажа роскошного будайского доходного дома между облицованных искусственным мрамором стен бежала красная ковровая дорожка, прижатая желтым медным прутом; на повороте лестницы величественный бронзовый ангел высоко держал электрический фонарь. Только что пришедшие студенты с тревогой посматривали на свои разбухшие от слякоти башмаки.