Ответ

— Вы уже старенький становитесь, холостая жизнь не для вас, — продолжала Эстер, и нельзя было понять по голосу, говорит она серьезно или смеется над ним. — А я вернусь в свою деревню, потому что…

— Почему? — спросил профессор, стоя к дивану спиной.

Эстер засмеялась. — Это то, что мне нужно.

— И с мужем разведешься? — спросил профессор.

— Разведусь.

Профессор внезапно повернулся к ней. — Разведешься?

— А почему и нет? Уж если с вами…

Ее шляпка все еще сидела боком. Профессор проглотил комок, он не знал, что сказать. — Оно и лучше! — буркнул он. — Могла бы это сделать двадцать лет назад!

— Зачем? — улыбнулась Эстер. — И так ведь было не плохо, Зени!

— А мальчик?

Эстер пожала плечами. — Вам он все равно ни к чему.

— Заберешь с собой?

— Да.

— Сколько ему сейчас?

— Пятнадцать.

— Я уже год его не видел, — припомнил вдруг профессор. — Что ты будешь делать с ним в деревне? Мы еще поговорим об этом.

Эстер села прямо. — Что об этом говорить! Любовникам, расставаясь, долго говорить не следует, поднял шляпу, попрощался и — поминай как звали!

Улыбнувшись ему, она встала. Постояла секунду, глядя на пострадавший мизинец, потом легким движением этого же мизинца поправила шляпку. Шляпка села точно на место, даже не понадобилось глядеться в зеркальце для бритья, висевшее у профессора над умывальником. — Ну, бог с вами, Зени, — сказала она, еще раз улыбнулась, кивнула профессору и быстрым шагом вышла из кабинета.

Профессор смотрел ей вслед, глаза застыли на двери. Эти быстрые, сильные и все-таки легкие шаги, через мгновение затихшие за порогом, унесли с собой почти четверть века его жизни. Его словно оглушило, он не мог шевельнуться, даже выругаться не было сил. Брови взбежали на лоб, из глаз вдруг хлынули слезы. Так неожиданна была вся эта сцена и так быстро закончилась — Эстер провела в его кабинете каких-нибудь полчаса, — что казалась невнятным и нелепым, неуловимым сном; умом он знал, что произошло, но воображение, более медлительное, которое лишь позднее примется обрабатывать все мучительные детали, еще бездействовало. Легкий, спокойный разрыв, о котором он и не мечтал, не показался ему подозрительным; напротив, то обстоятельство, что Эстер согласилась сразу и безоговорочно — такого еще не бывало за время их долгой и беспорядочной любви, — убедило его в том, что на этот раз разрыв окончателен и возврата не будет, даже если бы он захотел. Но вместо ожидаемого облегчения на сердце у него становилось все тяжелее. И это для нее — расставанье?! — спрашивал он про себя негодующе. Вот эти пять минут? Тремя фразами она хочет покончить с двадцатью пятью годами — четвертью века, со всеми воспоминаниями, еще неугасшими чувствами, лучшей порой жизни их обоих?! Женщина, у которой от него ребенок? Она даже не хочет видеть его больше? Это была их последняя встреча? Профессор все сильнее закипал яростью. Как ни влюблен был он в Юли — а он думал так и так чувствовал, — легкость, с какой покинула его Эстер, показалась ему глубоко оскорбительной. Он мог теперь с полным правом и без малейших угрызений совести жениться на Юли, но в эти минуты вовсе об том не думал, корчась от неслыханного оскорбления, нанесенного ему той, кому он больше всего дарил себя за прожитую жизнь. Профессор взглянул на диван: в нос опять дохнуло свежим легким ароматом ее французских духов. Ему было совершенно ясно, что Эстер по какой-то причине хочет с ним расстаться, давно уже это решила, и, значит, не он рвет с нею, а она — с ним; иначе не могла же она с таким безмятежным, ясным лицом, улыбаясь, за какие-нибудь полчаса освоиться с мыслью, что ее любовник намерен жениться! — Совершенно немыслимо! — вслух произнес профессор, взявшись за лоб изъеденными кислотой руками.

Прямо из университета Эстер отправилась на проспект Йожефа, в частную сыскную контору. Она пошла пешком, в саду музея даже присела на скамейку передохнуть: ноги так дрожали, что она боялась упасть. Лицо, едва она вышла на воздух, запылало, глаза, правда, оставались сухими, но рыдания стояли в горле и душили ее, а сердце так колотилось, что вынуждало несколько раз останавливаться. Подозрение, зародившееся в первую же минуту, подтвердилось; она понимала, что никогда еще ее любви не угрожала такая опасность. Когда она выудила из профессора, что он намерен порвать с нею и хочет жениться, когда улыбалась, обратив к нему спокойное прекрасное лицо, и спрашивала, кто его избранница, ее сердце разрывалось от горя. Но она знала, что есть лишь один способ взять верх: душою и телом остаться такой же неуязвимой, цельной и твердой, какой она была в семнадцать лет, когда стала любовницей профессора. Инстинктивно умолчала она и о смерти матери — тому, кто вызывает к себе жалость, не одержать победы.