Ответ

Через три дня она знала уже имя, фамилию, адрес и возраст Юлии Надь, знала, чем она занимается, знала о ее судимости и о том, что состоит под надзором полиции, знала, где и когда встречались они за последние два дня с профессором. Частная сыскная контора предоставила ей даже фотографию Юлии. Подробное донесение и фотографию Эстер забрала с собой в маленькую квартирку на улице Геллертхедь, которая двадцать лет хранила, оберегала их любовь. Она села к окну, в украшенное кружевной накидкой старое кресло, в котором столько раз поджидала профессора, поставила перед собой на ветхий швейный столик фотографию и, выпрямив спину, сжав губы, впилась в нее горящим взглядом. Она сидела так и смотрела до самого вечера. Никогда еще собственная жизнь не была для нее столь ясна: бесчисленные любовные авантюры оказались просто наваждением сладострастной плоти, возле мужа ее удерживала привычка и жалость, но любила она только профессора, фотография чужой женщины на швейном столике словно просматривала ее насквозь чуть раскосыми глазами, проникая и в прошлое. Эстер прибралась в пропыленной квартире, куда десять месяцев никто не заходил, затопила в ванной, выкупалась, надела свой яркий шелковый халат и опять села перед фотографией. Маленькие белые руки судорожно сжались: она умрет, если потеряет профессора. И Эстер решила, что будет красивой как никогда. Подбежала к зеркалу, холодным, испытующим, кожу пронизывающим взглядом методически себя оглядела. На несколько минут лицо словно отделилось от нее самой и от мира, стало сурово бесстрастным и сосредоточенно серьезным, каким бывает лицо мужчины, когда он наводит порядок в собственной совести. Вдруг она улыбнулась, засмеялась своему отражению. Опять взяла фотографию в руки, пристально на нее посмотрела, разорвала на клочки и наступила ногой.

К вечеру она так устала, что, как ребенок, заснула сидя.

Прошла неделя, профессор не объявлялся. Эстер целыми днями сидела дома, чтобы не пропустить звонка или письма. Убивала время заботами по хозяйству, привела в порядок чулан, под собственным наблюдением заставила прислугу убрать чердак, шила, штопала, даже переделала одно платье. Муж уехал на несколько недель в Германию корреспондентом «Мадьяршаг», она осталась со своими мыслями одна. Необычно много времени проводила с сыном, заходила к нему даже ночью, когда он уже спал, и, сидя возле кровати, задумчиво всматривалась в бледное прыщеватое лицо подростка, высоким лбом и маленьким упрямым ртом походившего на отца. Как-то одна пошла в кино, посидела немного, приглядываясь к фигуре и манерам героини американского кинофильма, нашла себя интереснее и в перерыве ушла. В кафе «Бельвароши» выпила чашку кофе, рассеянно выкурила сигарету. На ней был все тот же черный английского покроя костюм и черная бархатная шляпка, как во время визита в лабораторию. Мужчины таращили на нее глаза, но их восхищение ее не развлекало. Домой, на проспект Андраши, вернулась пешком, ходьба была ей приятна, но успокоения не принесла.

Через неделю она позвонила профессору сама. Весело рассмеялась в трубку. — Зени, я уезжаю, — сказала она.

— Ну что ж! — буркнул профессор.

Эстер смеялась. — Все-таки хорошо бы прежде еще раз повидаться.

— Зачем?

Эти два коротких суровых ответа и взвинченный резкий тон Зенона до некоторой степени успокоили Эстер: профессор был олицетворением жестокой обиды, вопиющей о том, чтобы ее загладили. Прекрасное лицо Эстер над телефонной трубкой окаменело, но голос по-прежнему был веселым, живым и свежим. — Ах, Зени, ведь мы и не простились еще друг с другом.

— К чему долгие расставания, — язвительно сказал профессор, — поднял шляпу, и поминай как звали.

Эстер не любила телефонных разговоров; взяв трубку, она и теперь еще говорила с тем напряженным выражением лица и робкими интонациями, как двадцать пять лет назад, когда маленькой крестьяночкой впервые появилась в Пеште. — Ну что же, Зени, это правда.

— Что?.. Я не слышу, — закричал профессор на другом конце провода.

— Это правда, — еще тише сказала Эстер. — Я говорю, вы правы. Но вы и в прошлый раз были правы: нужно все-таки поговорить об Иване, как с ним быть. Потому я и звоню.

— Изложи свои пожелания в письме, — сказал профессор. — Счастливого пути!