Ответ

— Не знаете? Следовательно, вам угодно было беседовать с ним на личные темы? — проговорил директор, уже пятью ступеньками выше тюрбана господина Браника. — Так я и думал! — Это рассыльный из конторы сборочного цеха, господин директор! — сообщил главный инженер Мюллер, тряся черной бородкой под Бальбо над торчащими лопатками директора. Поднявшись на второй этаж, директор на мгновение повернул голову к Бранику. — Если вы не можете работать, господин Браник, — проговорил он негромко и бросил уничтожающий взгляд на подобострастно склонившийся пролетом ниже тюрбан, — извольте проситься на больничный! А теперь ступайте и подымите наконец эту трубку!

— Какой слух у вас, господин директор, — воскликнул главный инженер Мюллер, — я уже давно ничего не слышу.

Внизу, у двери, терпеливо стоял Балинт; взмокший, красный, как рак, Браник, даже не остановившись, бегом влетел туда, где все еще упорно звонил телефон. Но его опередила конторщица из соседней комнаты. Она, вбежав первой, схватила трубку, но тут же опустила ее рядом с аппаратом. — Странно, — проговорила она, — спрашивают вас, господин Браник! Откуда на станции знают, что вы как раз здесь? Вас спрашивают из матяшфёльдского полицейского участка.

— Полицейского участка? — вновь побледнел господин Браник, — Это ошибка!

— Как же ошибка! Они просят Йожефа Браника-младшего, — проговорила конторщица.

Дрожащей рукой Йожеф Браник поднес трубку к уху. Полицейский чин из матяшфёльдского участка сообщил, что поступило заявление, в коем он, Йожеф Браник-младший, обвиняется в оскорблении армии и нарушении общественного порядка; расследование будет начато незамедлительно.

— Вот видите, все-таки вас! — воскликнула конторщица, когда Браник положил трубку. — Что нужно от вас полиции? Да, кстати, вы не придете сегодня с женой на бал Анны?^[44] Может, и мне удастся вытащить своего мужа?

Господин Браник вышел из комнаты, не ответив. — Поди сюда! — поманил он переминавшегося у дверей Балинта и словно во сне ощупал рукой повязку на голове. — Если сегодня вечером я не приду домой, передай жене, чтоб наняла адвоката. Да передай от меня, чтоб денег не жалела… Чего уставился?

— Да тот-то откуда прознал ваше имя, господин Браник? — спросил мальчик.

После допроса в полиции Браника, правда, тотчас отпустили, но в вихре треволнений он так же начисто забыл об обещанных Балинту свежих яйцах, как позабыла и его супруга поставить фунтовую свечу святому Антону, если супруг ее проведет эту ночь дома. Йожефа Браника присудили лишь к штрафу в пятьдесят пенгё за публичный дебош, им учиненный и состоявший в том, что он подставил свою голову под удары некоего старшего лейтенанта; что же до оскорбления армии, то после нескольких формальных вопросов эту тему оставили вовсе.

На следующее утро, убирая контору, Балинт обратил внимание, что стекла в двери дребезжат реже и тише, чем обычно. Внизу, в цеху, люди то и дело сходились небольшими группами, две-три минуты совещались о чем-то, тесно сдвинув головы, и тут же поодиночке исчезали между вагонами. В компрессорной все машины работали, резальный стан под окном конторы — тоже, время от времени взлетали снопы искр и от расположенных подальше шлифовальных станков, но общий рабочий шум цеха значительно опал, пронизываемый то там, то сям непривычными брешами.

За два дня, минувшие после несчастья, возбуждение прочно засело в людях, сгустилось, и было уже очевидно, что рано или поздно оно найдет себе выход. Никто не сомневался, что несчастный случай произошел в результате саботажа, однако мнения разошлись, когда люди стали обсуждать, против чего, собственно, направлен был этот акт. Мастер Турчин, багровый от злости, ругался на чем свет стоит и не выходил из цеха; спорщики при его приближении тотчас рассеивались, но как только его широкий красный затылок исчезал за ближайшим вагоном, сходились вновь. Когда ругань мастера разносилась громче обычного, это означало, что в цехе появился директор или кто-нибудь из инженеров; чем ближе подходило начальство, тем громче свирепствовал мастер, разделывая под орех первого попавшегося на глаза рабочего, но так, что цех гудел от его голоса, перекрывавшего грохот молотов, и тогда даже покуривавшие за крайним рядом вагонов люди не могли не слышать сигнала приближающейся опасности.

— Он все-таки парень что надо, — сказал молодой слесарь, лежавший ничком на крыше болгарского товарного вагона, свесив вниз голову.

— Ты это про старика, что ли?

Внизу у вагона стояло трое-четверо рабочих; все они были голы до пояса, в круглых, без козырька, шапках.

— Да, он свой парень, только с закидонами.

— Но если разозлится, нет с ним сладу никакого, — проворчал старый, лысый рабочий, — тут уж самолюбив свое в карман прячь.

— Что верно, то верно, драит безбожно, — согласился другой. — Однажды так меня отчихвостил, что дома жена три дня не знала как и подступиться ко мне.

Все посмеялись.

— Но все-таки он интерес рабочего человека соблюдает. Я без малого четырнадцать лет с ним работаю, за такое время можно узнать, кто чем дышит.

— Слышь, как он опять расходился?