Ответ

— Какого служащего? — спросил инструментальщик.

Главный инженер смерил его негодующим взглядом. — Йожефа Браника?

— Не знаю такого.

— Не знаете? — Главный инженер поправил галстук. — Говоря со мной, извольте называть меня, как положено, господином главным инженером, — резко сказал он. — Предупреждаю, наглости не потерплю, не то пожалеете!

Лицо молодого инструментальщика потемнело. — Прошу прощения, когда же я говорил с вами нагло, господин главный инженер?

— Молчать!

— Ежели меня в чем обвиняют, — тихо проговорил Браник, — я привык отвечать сразу, и тут, господин главный инженер, вам меня не сбить. А кому речи мои не по вкусу, пусть со мной и не заговаривает. — Он повернулся к полицейскому капитану. — Я могу идти, господин капитан?

— Нет.

Во время короткого диалога между главным инженером и Браником капитан сидел, откинувшись назад, выставив вперед живот и прикрыв набрякшие веки; он казался спящим, даже рот приоткрыл, как будто собираясь захрапеть. Сонная одурь сковала ему и язык, так что начало фразы было почти невнятно.

— Нет, — повторил он, приоткрывая один глаз, — нет, какое там уйти, об этом не может быть и речи. Подойди-ка поближе!

Браник шагнул к нему.

— Еще ближе! — приказал капитан, открывая и второй глаз.

Молодой рабочий нахмурился. — Что вам угодно?

— Что мне угодно, сынок? — Полицейский приподнял втиснутый в стол живот и, вытянув руку, со страшной силой ударил Браника в лицо. Скорчившийся на подоконнике Балинт вскрикнул от испуга. Молодой рабочий отшатнулся.

Но кинуться на капитана он не успел: стоявшие за его спиной два дюжих полицейских молниеносным движением схватили его, вывернули руки назад. Капитан грузно поднялся со стула и, подтянув повыше штаны, неторопливо подошел к извивавшемуся в руках полицейских парню. Теперь оба его глаза были открыты.

— Где ты был вчера вечером?

Молодой рабочий тяжело дышал.

— Не отвечаешь? — сказал капитан и тыльной стороной ладони справа и слева изо всей силы ударил Браника по лицу. — Непочтительно разговариваешь с вышестоящими, грязная свинья? Людей на заводе будоражишь? Антиправительственную пропаганду ведешь, коммунист вонючий? Где ты был вчера вечером?.. Не отвечаешь?! Ну, погоди, ты у меня научишься говорить!

Когда капитан стал бить рабочего по лицу, Балинт, дрожа всем телом, соскочил с подоконника, проскользнул между письменными столами и бросился к Бранику. Однако главный инженер перехватил его, вцепился в плечо и дернул назад.

— И ты здесь, постреленок? Ты везде тут как тут, где не требуется!

Мальчик вывернулся из его пальцев.

— Мне никто не приказывал уйти!

— И ты уже дерзить научился?

Мгновение они смотрели друг другу в лицо. Главный инженер усмехнулся и опять схватил мальчика за плечо. Но тот вывернулся, его лоб пошел морщинами, словно у щенка.

— Я говорю так, как меня мать учила! Не бейте меня!

Ладонь инженера вскинулась для пощечины, но Балинт, ящерицей проскользнув у него под рукой, вылетел за дверь.

Целый год провел он в конторе, под началом господина Хаузкнехта.

Как-то под вечер, возвращаясь домой, он встретился на улице с Фери, старшим братом.

— Эй, Фери, а меня из конторы выставили, в цех перевели! — радостно закричал он еще издали. У Фери в углу рта торчала погасшая сигарета, белизной своей как бы прикрывая его увечье; в руке он держал, словно трость, тонкий железный прут. Его прыщавое лицо немного опало, пожираемое грубым пламенем подростковых страстей, уши немилосердно торчали, нос, задуманный курносым, сидел толстой упрямой шишкой под часто моргающими глазками. Он все меньше похож был на Балинта.

— Выставили? И ты рад? — презрительно спросил Фери и слегка ударил прутом по покрытым известковой пылью штанам, от чего из них вылетело белое облачко.

— Еще бы не рад! — воскликнул Балинт. — Теперь я научусь ремеслу.

— Какому?

— Сейчас меня поставили к клепальщикам.

Окурок насмешливо подскочил у Фери во рту. — Чему ты радуешься? — фыркнул он. — Там не посачкуешь! А в конторе ты был сам себе господин!

Балинт смотрел на небо. — Дождь будет.

— Эх, мне бы на твое место!

— Я с утра знал, что дождь будет, — сказал Балинт, — как только увидел, что муравьи под окном зашевелились.

Небо над их головами еще оставалось чистым, но от Пешта быстро надвигались на притихший, затаившийся край огромные темно-синие тучи, и было видно, как за далеким поворотом шоссе клонят свои заглядевшиеся вдаль головы молодые тополя. По шоссе промчалась машина, за нею взметнулось облако пыли, втрое больше ее самой, и, клубясь, покатилось в сторону Цинкоты.

— Ночью-то… слышал?

— Что?

— Что мать к дяде Йожи уходила на кухню?

Ветер еще не достиг Киштарчи, но там и сям отдельные одинокие ветки деревьев уже вздрагивали под невесомой тяжестью угрозы. У самых ног мальчиков воздух прорезала ласточка и тут же под прямым углом взмыла в вышину, словно ее дернули за веревочку.

— Чего молчишь-то?

— Я ничего не слышал, — проговорил Балинт.

— Гм, а ведь она, как шла, стул задела в темноте. Я от того и проснулся.

Балинт походя отшвырнул ногой камешек, потом остановился на минуту и носком башмака потрогал соломинку, лежавшую поперек дороги.