Ответ

— Тибор?.. Не помню. Быть может, Тибольд?

— Именно так, Тибольд, — проворчал ректор, — шут бы побрал этот будакесский^[62] диалект. Его помнишь?

— Где-то, слышал это имя.

— А Юлию Надь?

— Некую Юлию Киш помню, — ответил профессор, тихонько помешивая жидкость, — какая-то Юлия Киш, кажется, и в самом деле была у меня на квартире. Такая худенькая, черненькая девушка, красивая.

Ректор опять развернул письмо. — Здесь ссылаются на Юлию Надь, а не на Юлию Киш.

— Возможно, это одно и то же.

У ректора уже голова шла кругом. — Но помилуй, мой дорогой, как это возможно, чтобы Юлия Надь была то же, что Юлия Киш?

— Не знаю, — ответил профессор, глядя на термометр. — Медленно остывает… Очень медленно! И в чем же обвиняют меня вышеупомянутые дамы и господа? Юлия Киш тоже жалуется?

— Юлия Надь, — заговорил ректор, хватаясь за голову, — ни на что не жалуется, она лишь упомянута, как свидетельница. Жалуется Кальман Т. Ковач, третьекурсник с философского, и корпорация «Хунгария», защищая его интересы, обратилась с письмом к ректору Политехнического института, а тот, в свою очередь, ко мне. Теперь тебе все понятно, мой милый?

— Понятно. — Профессор посмотрел в окно, за которым медленно падал снег, усердно готовя белое рождество. — И чем же я не угодил этому теленку?

— Он пишет в своем письме, — вздохнул ректор, — пишет дословно следующее: «Под видом коллоквиума господин профессор Фаркаш заманивает к себе на квартиру молодежь, дабы беспрепятственно распространять среди нас подрывные идеи и тем развращать нас. Свою пропаганду он начал с прославления анархии и старался внушить нам ложную идею, — политические выводы из которой напрашиваются сами собой, — что порядок вообще не столь интересен, как беспорядок». — Ректор со вздохом опустил письмо на колени. — Ты слышишь это, мой милый: порядок вообще не столь интересен, как беспорядок.

— Нет, нет, совершенно невероятно, чтобы подобный теленок переступил порог моей квартиры, — воскликнул профессор. — Позволь напомнить тебе, мой уважаемый друг, про объявление, что висит у меня перед входом: «Идиотам снаружи просторнее!» Можно ли вообразить, чтобы подобный тип осмелился переступить мой порог!

Ректор опять вздохнул. — Самое главное еще впереди… Тремя фразами ниже он еще вот что пишет: «Господин профессор Фаркаш в своей безрассудной смелости дошел до того, что не только не скрывает, но откровенно обнажает свои богохульные мысли. По его мнению, химия потому лишь наука, достойная внимания, что с ее помощью человек отрицает существование бога. Когда же я решительно выступил против этого, он обрушил на меня град оскорблений, так что запуганные мои товарищи не посмели, естественно, поддержать меня».

— Минус восемь, — пробормотал профессор. — Исключено, чтобы этот великовозрастный мул, прочитав объявление, посмел войти в мой дом!

— «Профессор Фаркаш, распространяя ложные идеи отрицания бога, — продолжал читать ректор, — рассеивая плевелы…»

— Плевелы! — воскликнул профессор радостно. — Плевелы!

Ректор с ужасом вскинул на него глаза. — Что?!

— Просто радуюсь словечку, — ответил профессор.

Ректор продолжал безмолвно смотреть на него, потом опять взялся за письмо. — «…распространяя ложные идеи отрицания, бога, рассеивая плевелы, не останавливается ни перед какими приемами политической пропаганды; так однажды он презрительно спросил, нет ли среди нас кого-либо, кто богоугодной молитвой мог бы остановить разыгравшуюся за окном метель, затем тщился доказать, что существование бога противоречит законам природы и есть надругательство над здравым смыслом, наконец, в сатанинской своей и антипатриотической слепоте поставил на одну доску бога и асимметрический атом углерода и предложил нам выбирать одно из двух!»

— Совершенно исключено, чтобы подобное чучело я впустил в свой дом, — проговорил профессор. — Минус девять!.. Что ж, минус девять, пожалуй, достаточно!

— Что мы будем делать, мой милый? — спросил ректор.

— Сейчас я накапаю ортокрезилэфир в диазотальный парахлоранилин, — бормотал профессор, большим пальцем отворачивая кран пипетки. — На атоме углерода, примыкающем к карбоксиловой группе, я делаю гидроген реактивным, связываю, и атом становится асимметрическим, понятно?

Ректор вздохнул. — Я спрашиваю не об этом, мой милый. Мы должны дать урок! Чтоб никому не было повадно безнаказанно утверждать, будто профессор университета, венгр, отрицает существование бога.

— А почему бы и не утверждать, ежели это правда?

Ректор наклонился вперед, словно не расслышал. — Как?

— Никакого изменения в окраске! — проворчал профессор.

— Не понимаю.

— Цвет соединения не меняется, черт бы побрал все на свете! — свирепо выругался профессор. — Почему не утверждать того, что истинно?