Ответ большевику Дыбенко

Шило без шинели. Интересно, хоть она все равно в штанах да гимнастерке, шо на ней мешком висит. Косу расплела, волосы чешет. Будто другого занятия найти не может. Ей генерал Корнилов не родственник? Крысюк оглядел хату – не дуже, пол, правда, деревянный, так стены бруднючие, окна бруднючие, потолок закопченный. Тут безрукие живут или як? И хтось жрал семечки та не поделился. Неплохо бы комусь взять веник в руки. Крысюк сел на лавку, стащил правый сапог. Подметка вроде целая, а портянка явно мокрая. Не было печали! Ага, отут, кожа порвалась, хороша така дырка. А казали, шо год чинить не будешь. А всего–то три месяца после той починке в Мариуполе проходил. И де зараз той Мариуполь, кем там занят? Чи остались еще махновцы? Беженцев треба пошукать, только кто ж до большевиков полезет, с юга до Киева, променяет белый хлеб на пайковый овес?

Шило отложила гребешок, развернулась.

– Тоже мне, атаман. Я б тебя три раза стрельнуть мог.

– А у тебя руки сапогом заняты, – Шило выудила из кармана ободранный браунинг, покрутила на пальце.

Крысюк пристроил портянку на веревке, рядом с чьей–то мокрой рубашкой, снял второй сапог. Спорить ему не хотелось.

– Яки планы?

Шило передернулась, будто ей кто за шиворот червяка кинул.

– А ты вообще кто? Я тебя в первый раз вижу.

Крысюк почесал в затылке, заодно изничтожив упитанную гниду. Хоть мой голову, хоть не мой – все равно заводятся, падлюки.

– Женатый человек.

Шило, на всякий случай, опять сунула правую руку в карман.

– Так шо ты меня не привлекаешь, да и тощая слишком, все бока отлежишь.

Бывшая гимназистка задумчиво пожевала губами. Увы, самый подходящий ответ на такую беспардонность был и самым оскорбительным.

– А скажи мне, женатый человек, ты за кого? На белого не похож, слишком наглый. А вот на красноармейца – вполне тянешь.

– Кода вельможный атаман Шило уроки в тетрадочке писала, я в Черной Гвардии немцев резал. – Крысюк был весьма обижен. Да его до большевиков даже новым американским трактором не затянешь! Да он тех красноармейцев больше убил, чем Шило на свете живет. Та в гробу он видел того Троцкого, во сне, со среды на четверг.

– Анархист. Вы только спичками торговать умеете, и брошюрами, которые даже на пипифакс не годны.

– Може, в твоей гостиной такие анархисты и были, которые не знают, де у нагана спусковой крючок. А я – с царской войны пулеметчик, со Щусем немцев бил, а як батько пришел, да немцы кончились, то и золотопогонную сволоту, и красных.

Лось чесался и проклинал прошлую ночь. В завлекательной, пышной, ядовито–розовой перине жило не меньше сотни клопов, которые не ели примерно год. Или даже больше года. А товарищи то ли устали больше, то ли шкура у них была толще – не жаловались на ночлег. Павлюк даже хозяйку расспрашивал, де она гусей брала, да чем их кормить, а то у него гуси почему–то дохли, будто назло. Прогрессор только удивлялся – Павлюк и домашнее хозяйство. Вот этот вот кровожадный убийца, который в бою врага половинит, который контру не щадит, будь то старик или ребенок трехлетний, да еще и хвалится этим – и гуси дохнут. А еще было понятно, что Павлюка в командиры нельзя. Вряд ли он перебежит обратно к белым, но мало ли что бывает.

Но бывшего студента грызли не только клопы. Если бы! Что может быть здесь? Прогрессор хорошо помнил свои ощущения от той, давней догадки – уверенное такое знание, о разгроме махновщины как движения. И он старался не думать о том, что будет, когда Каретников возьмет Перекоп вместе с красными. А сейчас – что стоят твои знания в мире, где нет Первой Конной?

С улицы донесся взрыв ругани. Прогрессор глянул – ничего такого, Сташевский, стоит возле забора, какая–то женщина, и Кайданов. Что–то тут не то, Сташевский у нас отвергает плотские томления. Бывший студент проверил, легко ли выдергивается наган из кобуры, и похромал к спорщикам. Женщина оказалась Крысючкой. И Кайданов ее не лапал среди бела дня, а удерживал, не давая ей покалечить Сташевского. Что такого мог сделать безобидный, мирный, свихнувшийся на своих книжках оккультист?

Под ногами у спорщиков валялись какие–то карты. Лось поднял одну, подул на нее. А это не игральные. Ни масти, ни номинала на карте не было. Вместо нее была картинка – человек, несущий на спине гроб. На второй, полуразорванной, свернулась змея. На третьей красовался старик с фонарем и косой в руках.

– Это ты на Крысюка гадал?

Сташевский кивнул.

– Эти карты не лгут. Она может считать себя вдовой.

– А ты его хоронил? – Кайданов глядел сыто и брезгливо, жмурясь от солнца.

Сташевский поежился. Ленорман – она, конечно, провидица, но Кайданов – рядышком стоит.

– Молодой ты еще, дурной. Все гадания толкуются навыворот.

Сташевский поднял очередную карту, с изображением кота, забрал у прогрессора те три, которые он держал в руках, методично сложил в замызганный футлярчик, и гордо удалился.

Крысючка наконец–то высвободилась из объятий знакомого, презрительно хмыкнула, пошла в противоположную сторону.