Ответ Империи

– А давайте теперь наши споем!..

Вечер плавно перешел в то блаженное состояние, когда все проблемы выговорены и остались лишь чувства – а чувства можно выразить только под звуки гитары.

– Подожди, Лена, наши не сбегут. Вот Виктор Сергеевич, может, вы знаете какую-нибудь там популярную латиноамериканскую? Там вообще народ на вечеринках что поет?

Последнее из латиноамериканского, что помнил Виктор, была ламбада. Но она была как-то не к месту, а удивлять народ песнями из будущего как-то не хотелось. И не столько потому, что, кроме «Любэ», мало кто в наше время сочинял вещи для такого момента, а просто каждый попаданец, залетая в прошлое, стремится поразить предков тем, что для него дорого, и прежде всего почему-то Высоцким, хотя, с другой стороны, ясно, что кого бы ни пел попаданец, лишь бы не попсу, потому что и в прошлом от попсы народ точно так же плеваться будет. Зная это, Виктор в прошлом пел редко и избегал репертуара Высоцкого, а заодно и Окуджавы; путь эти две великие звезды навсегда остаются достоянием нашей реальности. Да и потом, не хотелось как-то в этом мире тотальных умельцев и изобретателей сиять за счет чужого творчества.

– А вы не против, если я представлю свое скромное любительское сочинительство? – спросил он. – Знаете, иногда приходит что-то в голову, записываю.

– Конечно, просим! – тут же подхватила публика. – Сейчас многие пишут! А про что песня?

– Песня… Это песня путешественников в другие годы.

– По времени? А что за мелодия? Саша подыграет.

Сашей оказалась дама, которую до этого ему представили как Александру Николаевну. Она расчехлила специально притащенную на этот вечер гитару и вопросительно посмотрела на Виктора.

– Собственно, это вальс. Тарарарам-тарарам-тара… Да, вот так примерно. Прошу, конечно, простить, потому что голос у меня далеко не оперный…

«Господи, что я делаю? Ведь столько хороших песен есть. А я тут неизвестно с чем… Ладно, все равно поздно отыгрывать».

Паровозы ушли – навсегда,
И теплушек на рельсах не стало,
Семафоры уже никогда
Не помашут навстречу составу.
И вокзальные колокола
Не пробьют расставанья, я знаю,
Уезжая в другие года, навсегда,
Что-то в прошлом мы все же теряем…

– Уезжая в другие года, навсегда, – подтянули припев голоса, и Виктор начал следующий куплет уже смелее:

Ну и бог с ним! Не стоит грустить,
Впереди еще всякого много,
Не забудьте вы лишь прихватить
Пару песен любимых в дорогу,
Майский запах родного гнезда,
И слова колыбельной из детства.
Уезжая в другие года, навсегда,
Оставляйте открытое сердце.

Он видел, как теплеют глаза людей; казалось, что-то неуловимое, какая-то тонкая дрожащая ниточка протянулась между ним и другой реальностью. Не оборвать бы…

Прихватите счастливые сны,
Мягкий шорох дыханья любимой,
И минуту одну тишины –
За того, кто бокал не подымет.
Говорят, нету этого там,
Не утянет – с собою берите,
Уезжая в другие года, навсегда,
В глубину своих душ загляните.

В книжке давних друзей адреса,

Что на станции встретят с цветами,
Наше прошлое, словно роса,
Под лучами забвения тает…
Остальное прикупим всегда
В привокзальной палатке торговой,
Уезжая в другие года, навсегда,
Не прощайтесь, чтоб встретиться снова…

Они его понимали. Они его понимали, подумал Виктор, они не видели в нем гостя, иностранца, гастарбайтера, какую-то экзотику. Что-то нашлось, нащупалось такое, что их роднило, что когда-то роднило на шестой части суши всех нормальных людей, независимо от того, что они там у себя писали в паспорте, а теперь, в этой гостиной, роднило людей России и Союза. Не логическая идея, не религиозные обряды, а – душа. То, что нельзя вогнать в строгие рамки одного государства, но и, к счастью, нельзя разделить этими рамками.

А песня заканчивалась, и под все то же потрескивание осиновых дров и отблески огня на лицах при убавленном тиристорными регуляторами верхнем свете затаенная надежда проскальзывала сквозь последние слова.