Ответ Иову

Поскольку наш образ жизни вряд ли можно сравнить с образом жизни первохристианина Иоанна, то у нас в такого рода пролом может входить не только зло, но и всякого сорта добро, особенно в отношении любви. Поэтому мы и не можем ожидать от себя столь чистой тяги к разрушению, какая была у Иоанна. Её или чего-то подобного я никогда не наблюдал на практике, исключая некоторые случаи тяжких психозов и маний с уголовной окраской. Благодаря духовному прогрессу, достигнутому Реформацией, а особенно благодаря развитию наук (а ведь изначально их насаждали падшие ангелы), мы уже изрядно перемешаны с тьмою, и сравнение с чистотой древних (а также и позднейших) святых было бы не в нашу пользу. Наша относительная чернота нам, разумеется, ни к чему. Правда, она смягчает удары сил зла, но зато, с другой стороны, делает нас уязвимыми и относительно нестойкими. Поэтому нам всё-таки нужно больше света, доброты и моральной силы, а эту негигиеническую черноту мы должны с себя смыть – насколько у нас это получится и насколько это вообще возможно, иначе нам не удастся воспринять в себя тёмного Бога, который возжелал стать человеком, и выстоять при этом, не погибнув. Для этого необходимо пользоваться всеми христианскими добродетелями, и не только ими (ибо проблема выходит за рамки морали), но и мудростью, которую искал ещё Иов. Но тогда она была ещё сокрыта у Яхве, иными словами, он её ещё не вспомнил. Зачат «неизвестным» отцом и рождён Мудростью тот высший, совершенный (teleios) человек, который представляет трансцендентную в отношении сознания целостность, выступая в облике puer aeternus – «vultu mutabilis albus et ater» [83]. В этого мальчика из своей раздутой однобокости (в силу которой он видел дьявола только вовне) должен был преобразиться Фауст. Провидчески говорит Христос: «Если не будете, как дети…» [CXIV], ведь в них эти противоположности естественным образом слиты; здесь имеется в виду тот мальчик, который порождён зрелостью мужского духа, а не бессознательное дитя, – его надо оставить позади. Столь же прообразующе, как уже говорилось, Христос намечает принцип некоей морали для зла.

Чуждой, нежданной, как бы ни к чему не относящейся является жена, облечённая в солнце, со своим младенцем в потоке апокалиптических видений. Она принадлежит иному, грядущему миру. Поэтому её младенец, как иудейский Мессия, покамест восхищён, а матери долго придётся скрываться в пустыне, где она, однако, будет питаться от Бога. Ибо непосредственно настоящая проблема ещё долго не будет означать соединения противоположностей; речь сейчас, скорее, идёт о воплощении света и добра, об обуздании concupiscentia (плотского вожделения) и об укреплении civitas Dei (града Божьего) в ожидании последующего через тысячу лет пришествия Антихриста, который, в частности, возвещает ужас конца времён, т. е. эпифанию гневного, мстящего Бога. Агнец, преобразившийся в демонического Овна, провозглашает новое Евангелие, Evangelium aeternum (Вечное Евангелие (лат)), содержанием которого, помимо любви к Богу, будет страх Божий. По этой причине «Апокалипсис», как классический процесс индивидуации, завершается символом священного брака – свадьбой Сына и Матери-невесты. Однако эта свадьба вершится на небесах, куда не внидет «ничто нечистое», а значит, по ту сторону опустошенного мира. Свет вливается в свет. Это и есть программа христианского эона, которая должна быть выполнена, чтобы Бог смог воплотиться в тварном человеке. Лишь в конце времён сбудется видение о жене, облечённой в солнце. В соответствии с этой истиной и явно побуждаемый к тому Святым Духом, папа, к вящему изумлению всех рационалистов, возгласил догмат о вознесении Богородицы: в небесном свадебном чертоге Мария с Сыном – как невеста и как София – с Божеством в союз вступает брачный [84].

Этот догмат своевременен во всех отношениях. В нём, во-первых, фигурально сбывается видение Иоанна [85], во-вторых, намекается на завершающую время свадьбу Агнца и, в-третьих, воспроизводится ветхозаветный анамнесис Софии. Эти три отношения предвосхищают вочеловечение Бога: второе и третье – воплощение во Христе [86], первое же – в тварном человеке.

18