Ответный темперамент

– Значит, так, – сказал Васильев. – Давайте сразу договоримся. Пока вы будете находиться у меня в отделении, никаких выплат я вас попрошу не делать. Вот когда будете выписываться – пожалуйста. Благодарите врачей, сестер, санитарок – кого считаете нужным и в тех формах, какие считаете возможными. Но во время лечения я вас попрошу не развращать мне персонал.

– То есть как?.. – растерянно проговорила Ольга.

– Да вот так. А что такого странного вы в этом находите?

– Я… ничего… Но я впервые слышу такое от врача! – выпалила она.

– Да? Ну что ж, мы должны быть готовы бесконечно совершенствовать свои представления о жизни, – усмехнулся он. – До встречи, Ольга Евгеньевна.

Таким вот образом Ольга стала пациенткой доктора Васильева. И таким образом оказалась в этой палате на три койки, и смотрела теперь в окно на высокие сосны больничного парка; больница находилась в нескольких километрах от Кольцевой, в огромном парке.

Вообще-то лучше было бы, конечно, сидеть не в палате, а там, под соснами, и дышать прекрасным воздухом июля, но ее вот-вот должны были вызвать на консультацию. Васильев записал ее к какому-то невообразимому светиле, профессору, который консультировал у него в отделении раз в месяц. Чем именно знаменит профессор, для чего ее к нему записали, в это Ольга не вникала. Наконец она поняла, что можно не вникать в то, в чем она все равно ничего не понимает. И ее охватило от этого невероятное облегчение! Она хотела только, чтобы все это уж поскорее закончилось – и консультации эти все, и, главное, операция.

Во-первых, ее измучила жизнь с сознанием своей болезни, а во-вторых, стыдно признаться, осточертело общение с соседками по палате. Они, как нарочно, подобрались именно такие, от каких Ольга давно уже старалась держаться подальше: по уши занятые только тем, что можно съесть или надеть на себя, и глубоко убежденные, что только так и нужно жить, и глубоко презирающие ее за недостаточное внимание к этой стороне жизни.

К ее удивлению, одна из этих соседок, эффектная дама лет сорока по имени Алевтина, оказалась поповной. К работе своего отца-священника Алевтина относилась с пониманием.

– Все-таки за это платят деньги, – объяснила она. – Не то чтобы большие, зато стабильные. А что Бога нет, так ведь это еще не точно доказано, правильно? – обращалась она к Ольге.

Что ответить на подобный вопрос, Ольга не знала. А главное, сомневалась в необходимости что-либо отвечать этой даме с дорого прокрашенными волосами и со стразами на ногтях. В каждом своем слове, вообще в каждом проявлении Алевтина была таким полным, таким цельным воплощением житейской пошлости, что вторгнуться в ее умственные пределы не представлялось возможным. Да и не было у Ольги ни малейшего желания этим заниматься.

Она ждала операции. Она чувствовала, что наконец попала в правильный поток судьбы, а говоря проще, наконец нашла врача, которому готова была довериться, и хотела теперь только одного: чтобы этот врач поскорее произвел над ней те действия, которые он считает нужным, и отпустил бы ее на все четыре стороны. О том, в каком состоянии он ее отпустит, Ольга старалась не думать.

Ей приходилось совершать постоянное усилие для того, чтобы не позволять себе мыслей, которые, она уже знала, погружают ее в пучину безысходного ужаса. И от такого постоянного усилия над собой она устала.

Поэтому, когда в палату наконец заглянула молоденькая медсестра Варя – больные любили ее за то, что она ловко попадала в вену, когда ставила капельницы – и позвала ее к профессору, Ольга выскочила из палаты так поспешно, будто за ней кто-нибудь гнался.

– Да, Ольга Евгеньевна, вы меня совершенно правильно поняли. Я считаю операцию нецелесообразной. Ваши микрообразования не имеют к онкологии никакого отношения и ничем вам повредить не могут. Не забывайте только регулярно проверяться. Впрочем, это любая женщина вашего возраста должна делать.

– И все? – спросила Ольга.

– И все.

Профессор был какой-то классический: старенький, с благообразной сединой. Разве что не в чеховском пенсне, а в обычных очках. Наверное, за время своей бесконечной, всю жизнь охватившей практики он привык к таким взглядам, которым смотрела на него сейчас Ольга: растерянным и от растерянности довольно глупым.

– А вы, Игорь Леонидович? – Она перевела взгляд на Васильева; тот сидел рядом с профессором за столом, на котором лежали ее рентгеновские снимки. – Вы не будете меня оперировать?

Вопрос явно был еще глупее, чем взгляд.

– Не буду, – невозмутимо кивнул Васильев. – Я потому и хотел, чтобы Арсений Юрьевич вас посмотрел.

– Почему – потому? – не отставала Ольга.

– Потому что сразу предположил, что операция вам не нужна. И рад, что мое предположние подтвердилось.

– И что, я могу… идти? – Голос у Ольги дрогнул. – То есть… ехать? Домой?

– Можете, можете, – кивнул Васильев.

– Прямо сейчас?

– Можете и прямо сейчас. Только придется вам завтра приехать за выпиской. Сегодня вам ее уже не оформят. Вечер уже.