Отыщите меня

Порядки он завел, как в настоящем княжестве. Распределил всех на «холопов», «холуев» и «падлу». Ближе и вернее всех «холопы». Они стоят в проходах между койками, готовые, подобно псам, на жертву броситься. Еще ждут, когда им перепадет кусок какой с «княжеского» стола. Он бросит небрежно, они поймают обглодок, заглотят, как жадные дворняги, и преданно благодарят. Только что языки не высовывают. Петька готов лучше с голоду сдохнуть, чем ловить отбросы и походить на жалкую собаку. «Холопы» в спальне, в столовке и на территории всегда рядом с Князем. Таскаются за ним поодиночке, а то и всей ватагой. Они бьют с оглядкою, следов и царапин на лице не оставляют. Отобьют отменно печенку, пацан потом неделю за бок держится и от боли мается.

«Холуи» теснятся в сторонке, чуть-чуть поодаль от Князя, и прислуживают ему еще усерднее, чтобы выбиться в «холопы». Эти твари особенно стараются и пуще всех из кожи лезут. Они кидаются на «падлу», будто овчарки с цепи срываются. Морду синяками, фонарями и фингалами разукрасят, готовы шею свернуть, голову оторвать и в форточку выбросить. За то время, что Петька здесь, навидался всякого. Кто не угодил Князю, получи свое сполна. Больше всех достается «падле», иногда и «холуям» перепадет, но «холопов» пальцем никто не тронет, кроме самого Князя. Он редко кого из них бьет ладошкой по щекам. Сексоту, жалобщику совсем хана, не простят. Доведут до полусмерти, может, и того хуже. Ведь тут «проходной двор»: кто прибывает, кто исчезает, люди тасуются, как карты в колоде, не задерживаются и особенно-то не запоминаются.

Новенького приручают и обязательно бьют. По точно заведенному порядку, пока тот не поймет смысла здешней жизни, не сломится, не подчинится. Бьют для острастки, чтобы просто знал, что здесь лупцуют и проучают впрок. Новенькие появлялись почти каждый месяц. И каждому Князь устраивал «долгую темную», когда свита «холуев» и «холопов» набрасывала на голову новичка одеяло, чтоб никого тот не запомнил и не было слышно крика. Свет выключают, двери на крючке держат. Подонистые норовят больше кулаками, локтями, ногами и чем попало. Иногда во время «темной» Петька слышал умоляющий голос из-под одеяла:

— Миленькие, братишечки, не надо-о, не надо!.. Миленькие, хорошенькие, я не буду!.. Я ничего не буду!.. Что захочите, то и сделаю, только не бейте. Я не буду…

Петька знал, что никто не заступится, на себе испытал…

Большая спальня напоминает физкультурный зал. Тесно стоят рядами свыше полусотни коек, на каждой спят по двое. В центре под потолком горит желтая и тусклая лампочка. Дотрагиваться до выключателя могут лишь «холопы», да и то с согласия или по указке Князя.

После отбоя, перед сном, дежурные воспитатели, забежав на порог, пересчитывают по головам собравшихся и, успокоенные, вполне довольные, уходят.

Тогда Князь принимает на койке свою обычную позу. Начинает раскладывать жратву, доставая припасы из-под матраца. Койку он занимал один. Прикрепленные к «холопам» напарники или спали на полу, или выгоняли с постели кого-нибудь из «падлы». После «княжеской трапезы» готовилась новичку «темная». «Холопы» и «холуи» занимали свои места в проходах. «Падла» боязливо сторонилась, пряталась и затихала.

С самым первым появлением Петьки в спальне у Князя и всей свиты зачесались руки. А привела его сюда после ужина воспитательница Валентина Прокопьевна. Она показала койку, где он будет спать, назвала напарника и быстро ушла. На Петьку уставились десятки глаз. Взгляды хитрые и наглые, удивленные и любопытные, добрые и злые. Осмотрели с головы до пят. Петька тоже внимательно присматривался к ним, не ожидая никакого подвоха. Одежонка у приемышей, как называли здесь всю эту временную ораву, самая разношерстная и пестрая, кто в чем. Казенной формы не выдавали, кроме нижнего белья, фланелевой рубашки и полотняных брюк. Ни у одного не было такой ладной, на диво всем, серой шинельки, как у Петьки. Еще не старой, хорошо скроенной и сшитой, правда, уже изрядно потертой в передрягах дорог.

Князь поманил Петьку пальнем. Потом потрогал воротник, пощупал шинельку и цепко взялся за медную пуговицу.

— Фронтовая? — хитро и вроде бы дружелюбно пробасил Князь.

— С войны…

— Ну, а как величать?

— Шинель-то, что ли? — Не нравился Петьке тон Князя.

— Тебя, смех.

— Петром…

— Откуда приехал?

— Отовсюду.

— Шинель замылил или как?

— С генеральского плеча! — отшил любопытного Петька.

— Ух ты, Генералец!

Тут вдруг Князь принялся истерически хохотать, хотя до этого был вполне нормальным и даже вроде бы приветливым человеком.

— Ой, не могу, Смехи, ой, не могу! Ой, заливало! Позекайте, смехи, на Генеральца! — Князь подпрыгивал, раскачивался из стороны в сторону, хватался за голову и гоготал.

Петьке странно было смотреть на эти кривлянья, как будто человек сходил с ума. Но присутствующих эта сцена нисколько не удивила.

Петька еще не знал, что перед ним Князь, а у него свои повадки. Кто-то подначивал втихаря Князя. Выгадав паузу, Петька громко и резко сказал:

— Чего умору разыгрываешь, шут гороховый, шинелей, что ли, не видал?