Ovum

За шлем старик обещал пожизненную скидку. Через месяц про скидку он забыл, может, прототип, перестал работать и развалился на куски, пора бы ему уже. Этот день, когда творог стал стоить столько же, сколько и раньше, я отметила в календаре. Обвела синим кружком, как буквой О, и перечеркнула крест-накрест. День, когда проект Ovum перестал для меня существовать. Больше не хочу ничего про это знать. Про стиральный порошок тоже ничего не хочу знать.

У меня даже ноута больше нет.

Зато есть дом у моря, мелкого, как будто детского, отдала за него почти всю свою долю, еле хватило. Каждое утро гуляю вдоль берега с собакой, у меня большая лохматая собака, чёрная, с рыжими пятнами и длинным хвостом. Хвост тоже лохматый, похож на саблю, всегда вытянут назад и немного вверх и постоянно в песке. Дома у меня тоже всё в песке. Сначала меня это раздражало, потом привыкла. Главное, чтобы не в чашках и тарелках. Ну или хотя бы не в кофе.

Иногда мы с собакой ходим на косу, это далеко, но времени мне не жаль, у меня его много, целое море времени. Всё время, что есть впереди, всё без остатка, до конца моё.

Мы идём мимо приюта сёрферов и кайтеров, деревянного сарая без водопровода и с ворованным электричеством. Сарай стоит посередине косы, каждую зиму его смывает волнами. Перемывает косу, как говорят местные. Уносит доски и брёвна, приносит ил, подмывает дорогу. Когда вода сходит по весне, дорога торчит над землёй, как позвоночник гигантской тощей собаки.

Каждую весну приют отстраивают заново.

Всё лето до осени в приюте живут загорелые татуированные люди, вокруг бегают их дети и висит на верёвках разноцветная одежда. По вечерам горят костры и пахнет травой.

Когда мы с собакой идём вдоль косы, на мелком ракушечнике обязательно сидит кто-нибудь из них, в мокром гидрокостюме, смотрит на волны и ветер, на разноцветные кайты, на тучи в небе. Здесь всегда ветер. Всегда песок в воздухе. Всегда кайты над водой.

Иногда из приюта выходит мальчик. У него белые волосы, он щурится на солнце. На нём шорты для купания, его ноги в песке и засохших водорослях, он стоит возле деревянной двери и смотрит на меня. Я машу ему рукой. Он машет мне в ответ, если в настроении.

Мы с собакой доходим до носа косы, подходим к краю, где кончается земля и ничего больше нет впереди, только море. Собака бегает между комьев водорослей, рыбьих скелетов, обломков брёвен. Море здесь кажется спокойным, но это только с виду. Здесь сходятся два подводных течения, и если попасть между ними, то не выплывешь, затянет и утащит на дно. Здесь стоит ржавый, простреленный дробью знак, купаться запрещено, и каждый год кто-нибудь тонет из туристов.

Мне нравится в этих местах. Нравится, что вокруг не очень много людей, зато много ветра, много моря и песка. Много времени, стирающего всё. Нравится жестокость зимних волн и что каждую весну на месте разрушенного приюта люди строят новый. Мне нравится запах травы, запах дыма от костров. Нравится, что в шесть утра старик в тельняшке стучит два раза в дверь, и собака лает и будит меня, и с ними не договориться, даже если очень хочется спать. Нравится животный вкус козьего творога. Мне нравится мальчик с белыми волосами, он будет очень красивым, когда вырастет. Мне нравится точно знать, где моё место. Между смертельно опасными подводными течениями и тощими чёрно-белыми козами. Здесь я чувствую себя идеальным созданием в идеальном мире. Впервые у меня такое в жизни.

Я стою на краю земли, мою одежду треплет ветер, большая чёрно-рыжая собака катается по ракушечнику, чешет спину, её хвост снова полон песка. Песок это горы, перемолотые временем. Вечером эти горы окажутся у меня в тарелке и будут скрипеть на зубах.

Поднимается солнце, и поднимается ветер. Нам пора возвращаться домой.

Мальчик зовёт меня по имени, я слышу его голос.

Щелчок.

Картинка на секунду делается радужной, как внутри сломанного сканера.

60. Базовый. Протез

Из окна кухни на шестнадцатом этаже панельки базовый 1317 смотрит на бугристую зелень Бутовского леса за кольцевой.

Над лесом поднимается остов бывшего разведцентра. Солнечные лучи проходят сквозь дырявые, как нарезанный сыр, стены, и далёкое полуразрушенное здание окружено сияющим облаком света.

За спиной 1317 булькает и щёлкает кнопкой электрический чайник.

На съёмочной площадке объявили перерыв. Четыре подменных тела лежат на кровати в гостиной. Техник в зелёной спецовке с надписью «Лифтстройсервис» поперёк спины меняет в телах вкладыши – достаёт из ртов и промежностей такие же зелёные цилиндры, швыряет в полупрозрачный пластиковый мешок для мусора, в углах мешка собирается вязкая жидкость.

На 1317 облегающее трико в тон вкладышам и спецовке техника, под балаклавой топорщатся клеммы ридера нейроволн. Зелёным затянута и стена позади кровати.

В гостиной жарко от осветительных приборов. Распахнуты выходящие на юг окна, створки прикованы пластиковыми стяжками к трубам батареи, но всё равно печёт, как в сауне, а кондей высаживает пробки и воняет. Техник говорит, там мышь сдохла, бывает такое, надо разбирать.