Озарение

По окончанию лекции Дану завладели два прямо диаметральных чувств. С одной стороны она была довольна и даже горда собой, у нее получилось выступление, которое удовлетворило ее слушателей; с другой — ей было стыдно за то, что она при этом наговорили множество чепухи, а подчас откровенно вешала лапшу на уши. По крайней мере, в этом плане Гершович может ее похвалить. А вот как заслужить его похвалу во всем остальном — она не представляла. Минутами становилось так страшно, что она даже замирала на месте. Рано или поздно ее обман обнаружится и что тогда сделает с ней этой беспощадный человек? Теперь она знала точно, что он именно такой. Надо будет расспросить Марину о том, каких его козней ей следует опасаться. Вот только у Даны не было уверенности в том, что это знание ей сильно поможет.

68

Дана снова попыталась написать картину, которая бы удовлетворила Гершовича. На это дело она потратила целый день, к вечеру работы была завершена. Она долго смотрела на свой труд, пока ею не овладела ярость. Схватив со стола нож, она изрезала им полотно. Это частично успокоило ее, но погрузило в депрессию. Есть вещи, которые она способна делать, а есть вещи, которые у нее не получаются, хоть ты тресни. И как на зло не получается то, что нужно, а выходит то, что не имеет спроса. И как ей быть?

Дана легла спать, но заснуть долго не могла, в голове, как пластинка, кружилась одна и та же мысль, — нужно что-то срочно делать, чтобы выбраться из этого глухого тупика. Но никаких конструктивных решений так и не нашла, кроме одного — следует срочно поговорить с Мариной. Хотя бы частично поведать ей о том, в какой тяжелой ситуацией она оказалась. Может, Аничкова даст ей полезный совет, все же она близка к Гершовичу, знает его гораздо лучше, чем она, Дана. После того, как она не сумела рассказать обо всем Болтневу, ей больше некому некому обратиться.

Утром, едва встав, она позвонила Аничковой.

— Ну, что у тебя случилось? — недовольным сонным голосом протянула она. — Ты говоришь с такой интонацией, словно ты узнала о нежелательной беременности.

— Если бы случилось это, я была бы рада. А тут… Хочу с тобой встретиться.

Они сидели в кафе, оно только что открылось, и кроме них других посетителей здесь не было. Поэтому их обслужили быстро, принесли по яичнице и кофе. Ни Дана, ни Аничков не завтракали, но если первая вяло ковырялась в тарелке, то вторая ела энергично, с большим аппетитом.

— Что у тебя произошло, говори конкретней. У меня через час встреча, а нужно до места еще добраться. А на улицах, сама понимаешь, пробки.

— Понимаешь, Марина, у меня закрылось… — Дана замолчала, не зная, как продолжить.

— Что у тебя закрылось? Не мямли. Мы же подруги.

— Подруги, — подтвердила Дана, — поэтому я к тебе и обращаюсь за помощью и советом.

— Помощь и совет — разные вещи, — резонно заметила Аничкова.

— Ты как всегда права, — согласилась Дана. — У меня закрылось окно, мне больше не доступны эти картины. Пробовала писать, ничего не выходит. Какая-то хрень.

— Ничего не понимаю, но ведь совсем недавно замечательно получалось. Значит, как ты говоришь, окно было открыто. Кто же его закрыл?

— Не знаю, но было окно открыто, а теперь нет. И снова открыть не получается.

— Но подожди отчаиваться, у художников такое случается, это временное явление. Сегодня не получается, завтра получится.

— Нет, не получится.

— Откуда ты знаешь?

— Я так чувствую.

Аничкова пренебрежительно махнула рукой.

— Ни что так не обманывают человека, как чувства. Лучше меньше И думай об этом — и все быстро восстановится.

Дана почувствовала, что забрела в тупик. Ну, как ей объяснить, не раскрывая правды, что ничего не восстановится, потому что нечему восстановляться.

— Ладно, Марина, мне тебя не убедить. Я хочу спросить тебя о другом. Понимаешь, Гершович мне недавно угрожал, что если я не буду приносить ему нужных картин, он меня накажет. Он действительно может это сделать?

Аничкова даже на несколько секунд прекратила есть.

— Он тебе так прямо и сказал?

— Думаешь, я вру?

— Не думаю, — задумчиво протянула Аничкова. — Да, он не шутит, я давно поняла, что за его внешней мягкостью скрывается жестокий человек. Он делец и своего не упустит. Можно сказать, что это его принцип — наказывать тех, кто его, как он считает, подводит.

— Как ты думаешь, что он может мне сделать?

— Трудно сказать, но фантазия в этом плане у него хорошо работает. По крайней мере, мне известны несколько художников, которым он сломал судьбу. По какой причине, точно не знаю, но это факт.

— И как он это добивается?

— Могу лишь предположить. У него огромные связи, он вполне способен закрыть художнику дорогу в выставочное пространство. А что художник без выставок — пустое место. Ест и другие способы.

— Какие?

Аничкова несколько мгновений молчала, словно раздумывая: говорить или не говорить.

— Например, устроить пожар в мастерской, когда сгорят все работы.

— И он это делал? — ужаснулась Дана.