Озерное чудо

Помнится, залезли с Ванюшкой Краснобаевым в огород семейского[35] деда Подшивалова… однако, три зимы в школу отбегали… закрались под потёмки, да не столь репы, морковки надёргали, сколь гряды разорили, словно стадо свиней рыло, табун коней в загоне метался. В своём огороде той же моркошки заглаза — ешь не хочу, ан нет, чужие гряды зорили; чужая морковка слаще, а добытая с риском и страхом таяла во рту. Дивом дивным Ванюшка ноги унёс, одолел сколоченный из горбыля, глухой заплот, увенчанный колючей проволокой; а Игорёха, зацепившись штанами, повис головой вниз. Тут дед Подшивалов и прижучил архаровца: задрал штаны и высек крапивой. Взревел Игорюха лихоматом и, порвав штаны, чудом отцепился от колючей проволоки, упал… опять же, в призаборную крапиву… и дал дёру.

Дед Подшивалов побежал к соседям жаловаться: «Мамай!., шкоды!., разор навели!..» Завернул на краснобаевское и ганти-муровское подворья, и Аксинья Краснобаева отходила вольного сыночка мокрым полотенцем, а Игорюхина мать Евдокия Гантимурова, навечно испуганная, слушая деда Подшивалова, охала, ахала, горестно всплескивала руками; но Лев Борисович лишь глянул на соседа холодно, отчужденно и ушёл в хоромы. Поздним вечером, когда парнишка хотел было исподтихаря шмыгнуть в дом и, утаившись под одеяло, притвориться спящим, мать и зажала в сенках. Хоть и смирная, ныне же набросила на сенную дверь кованный крюк, но… лишь замахнулась офицерским ремнём, как Игорюха и завизжал, словно порося недорезанное, и забился в родимчике. На истошный ор вылетел из горницы Лев Борисович и, долго не чикаясь, выхватил у матери ремень да по ней же самой и вытянул сгоряча. Что греха таить, худо жил с матерью, по вдовьим подушкам плешь протирал, отчего и смолоду облысел. «Не смей, Дуся, бить ребёнка! — взревел Лев Борисович и, кинув ремень, сухо сплюнул. — А этот… морда кулацкая!., прибежал!.. Удавится за проклятую морковку… Грядки ему вытоптали, кулацкое отродье! Да они староверы-семейские — сплошь кулачьё недобитое…»

А кулак ютился в избёнке, коя рядом с гантимуровскими хоромами гляделась таёжной зимовейкой, но для Льва Борисовича, рьяного партийца, дед Подшивалов навечно — богатей, мироед, враг народа. Деда Подшивалова, в тридцатых годах ещё крепкого мужика, раскулачили и с домочадцами угнали на выселки; и, поковыряв уголёк на Черемховских угольных копях, наглотавшись пыли, вернулся дед в родное село, где и тянул век в затаённой, но неколебимой ненависти к партийным, а перво-наперво — ко Льву Борисовичу, партейцу и раскулачнику, бывшему секретарю колхозной партячейки.

Игорюхе было жаль пострадавшую вместо него, плачущую мать, и совестно, но отец взял за руку и, словно малого ребёнка, лаская, увёл в дом.

— Весё-олый был мужик, — подмигнул Степан. — Любил архи[36] попить, покутить… Бывалочи, мимо бабы, что мимо малины, даром не пройдёт, — ушипнёт… — Степан не то удивленно, не то осудительно покачал головой; на толстых губах встрепенулась, заёрзала смущённая улыбка. — Чо греха таить, любил Лев Бо-рисыч попить винца с хлебцем. Бывалочи, наедут табаром, — начальство охальное, а при их весёлые бабёхи. Гульба у Тимохи. А Тимоха…Тимофей Шлыков, сказать… о ту пору заврыбпун-ктом ходил… А по теплу, дак, паря, и на берегу озера. Тимоха окуней пластат, на рожнях жарит, винцо разливат… Помню, Бо-рисыч, крепко выпимши, похаживат, и ты под ногами вертишься, а бабёнки тебя тетёшкают, гадают, куда ловчее посадить да послаще угостить. Помню, от горшка пол-вершка, а стихи читал, от зубов отскакивало, и байку срамную мог залить. Отец, довольный, похаживат, ловко приговариват: архи попил, голова закру-жала, бабу полюбил, голову потерял. Боёвый был мужик. Пил, а ума не пропил… В бухгалтерии — дока. Помню, как счас, на пару рыбу удили под Черемошником, а на ночь глядя окуней на рожнях пекли, самогоночки вжарили… Борисыч, выпимши, хвастал: «Ты думашь, в рыбзаводе директор командует?., хренушки!.. командую я, бухгалтер, — денежки в моих руках, куда хочу, туда и ворочу, и всё по закону. А директор…шепчет… у меня на крючке, что чебак зауженный; директор боится меня, как огня, — бухгалтеру ведомы все его грешки по финансовой части. Ежели чо, мигом за решётку упеку… Но…слава КПСС… живём с директором вась-вась, душа в душу…» И то верно: бывало, и на пару с директором прибегут, устроят сабантуй на Красной горке…

Игорь, едва слыша Степана, блуждал умилённым взором по избам и баракам, по осадистым лиственям и соснам, норовя выудить из памяти детство и отрочество, но вспоминалось вяло, смутно; грузный отвал лет подмял ребячьи годы, словно нежнозелёную траву-мураву.