Озерное чудо

— Да, уж под потёмки дело вышло… Прохожу через лесок, а там варнак, подвид тебя будет, долговязый, лохматый…

Игорь поморщился, усмехнулся:

— Не лохматые… В городе шайка бритоголовых орудует…

— Но, значит, гляжу, а этот варнак девку в кусты волочит. Я уж мимо хотел пройти. Ну, думаю, вас к лешему, разбирайтесь сами. Да девка-то меня заметила и рёвушком ревет: дескать, караул, дядя. Но я парню-то, как доброму: дескать, брось ты ее, паренёк, не мучь девку. Тот, вроде, послушался. Подходит да ласково так закурить просит. Полез я, паря, в карман, тут он мне и промочил. И эти двое тут как тут… Девка бежать ударилась, а мы поговорили с глазу на глаз. Поучил малехо… Говорю, толк-то, пащенок, есть, да не втолкан весь. И втолкал бы, да больно уж на ноги характерный оказался, — не угнаться…

— Сиди уж, старый, — покосилась на него хозяйка. — Ишь распетушился. А ежели бы ножичек достали?! Счас ребята шибко балованные.

— Я вот кого, Львович, вырешил, — Степан вдруг стал величать Игоря по батюшке, — пороть надо варначье. Так, паря, в радио и скажи. Пороть, бляха муха, нещадно… Я ведь родом из казаков забайкальских, а бравая моя, — он погладил жену, — тоже казачьего приплода, аж с Кубани. Дак вот, у казаков долго не чикались: провинился, задирай рубаху, падай на лавку, а вицы завсегда в бочке замочены — прутья тальниковые. В лесу напакостил, або на озере, а может, круг носа кого обвёл, обидел, заво-ровался, либо девку окрутил да бросил, стариков не почиташ и стыда не имаш, — прямо на людное место выводить и спускать шкуру с мягкого места, чтоб семь дён на задницу не сел… Так, паря, начальству и доложи. А я Брежневу напишу…

— Сиди уж… писа-атель, — усмехнулась хозяйка. — Прижми тёрку, пока не стёр.

— Не-е, напишу. Вот при Сталине был порядок. Щепку в чужом дворе не возьмут.

— Порядок — на крови, от страха, — поморщился Игорь.

— Не скажи, паря. И страх, и совесть…

— Сталин двадцать миллионов сгубил…

Степан едко засмеялся и горячо, запальчиво срезал ши-ибко грамотного земляка:

— Кому ты, Игорюха, веришь? Клятому Западу?.. Им Россия вечно поперек горла, спят и видят, как бы ее угробить. С три короба наврут, а наши…и враги, и дураки… подберут, по дворам понесут. Двадцать миллионов… С потолка, паря, взяли. Я ведь газетки почитываю, и книги, и голова на плечах… На Западе писали: мол, русские немцев трупами завалили, кровью залили. Мол, опять же, двадцать миллионов погибло, а немцев всего ничего. Дак взяли и мирное население с военным посчитали, вот оно и вышло. Немцы же и с мирным населением воевали…вспомни лагеря, сожженные деревни… а русские не, русские мирных людей не трогали. Не… Вот немцев и погибло меньше… А Сталин создал Великую Империю… да на крови, иначе не можно — кругом, паря, враги… Вот читал я книгу про Чингиз-хана, наши буряты его чтят. Племена монгольские веками друг друга резали. Ханы власть делили, степь кроили. А паны дерутся, у холопов чубы трещат. Короче, веками кровь народная лилась. Пришел к власти Темуджин, Чингиз-хан, словом. И чо?.. Решил усмирить ханов, чтобы кровь монгольская не лилась. И чо?.. Завоевал племена, вырезал ханскую верхушку, и зажил простой народ в мире и согласии, и родилась Великая Степная Империя. Так же Иван Грозный, вырезал смутьянов, создал Царство Русское. А Сталин, паря, создал Великую Советскую Империю…

— Ну ладно, Чингиз-хан вырезал ханскую верхушку, — загорячился и возбужденный Игорь. — А Сталин — цвет культуры и науки, простой народ.

Степан сник, тяжко вздохнул:

— Да, Сталин в одном, паря, крепко просчитался. Не усмотреть за всей Империей. Разве мог он знать тысячи расстрельных дел?! Не мог. Он вокруг себя врагов народа истреблял, а по краям и областям засели жиды в НКВД и секли русский народ, аж перья летели. Шолохов — великий писатель, степью от их ушёл, и Сталин же и спас его… Если бы не Сталин, жиды бы мигом угробили страну, сдали Западу. Вон Хрущев…свинопас, кукурузник… ежли бы Брежнев не дал пинка под зад, давно бы страну ухань-кал. Но и Брежнев мягкотелый… Русский народ любит крепкую отеческую руку — суровую, но справедливую, чтобы — и страх, и совесть. Иначе… кто в лес, кто по дрова…

Тут встряла в разговор и старуха:

— Извередился народ. Волю почуял… Ни страха Божья, ни строгости, ни в чём укороту. Одно винище, табачище да срам на уме. А про то и печи нету, что душу луканьке продали, на демонские соблазны выменяли. В грехе купаемся, прости господи. —

Старуха, обернувшись к божнице, глядя на иконы, потаённо посвечивающие из угла, осенила себя испуганным крестом. — А про то переживанья нету, что душе без Бога, душе грешной без раскаянья в геенне огненной маяться веки вечные… Эх, одолели черти святое место…

Вот так же, бывало, говоривала старая Христинья, Игорева бабка, а тётка Фрося жалобно вздыхала, слезливо глядя на любимую икону Казанской Божией Матери.