Озерное чудо

Свет переспелого месяца выстилался на воде рябой полосой, словно уходила в край неба проселочная дорога, сжатая чёрным лесом, усеянная палым, взблескивающим на ветру, осенним листом; тихие незримые волны катались по прибрежной гальке, баюкали, ворожили сон, лаская, со сладким чмоканьем целуя лодку. Тишь да гладь — Божия благодать, что так манила Игоря, вдруг уставшего от городской суматохи. Он откинулся на широкой кормовой скамейке и, оглушенный, укутанный тишью, убаюканный вкрадчивым шелестом волн, словно колыбельным мотивом, завороженный сонным перемигом звезд, вдруг забылся коротким сном, где привиделась Елена…не Ленка из малолетства, а нынешняя, щедро созревшая… и данишняя подруга сиротливо прижалась, печально и смиренно заглядывая в глаза… Ох, завершилось бы короткое забытье грешным помыслом, но Игорь вдруг очнулся, встряхнулся, почуя на себе пристальный взгляд. Лена…учуял он, хотя и не разобрал в темени… выжидательно глядит с крутояра, стесняясь подойти ближе. Душа всполошилась, и, боясь, что видение угаснет в потёмках, как оборвался утешный сон, Игорь хрипло и нервно спросил:

— Лена?

Молчание — робеет….

— Лена… — ничего лучшего не придумав, торопясь заплести мало-мальский разговор, Игорь попросил: — Будь добра, принеси спички? Кажется, на окне забыл.

Вытянулись томительные минуты, и наконец, хрустя песком и галечником, девушка спустилась к воде, подала брякнувший коробок на вытянутой, настороженной руке, и парень быстро заговорил:

— Ты что, Лена, не узнала меня?

— Да сразу узнала.

— А в застолье не пришла… Богатая стала, зазналась?

— Богатая… Сундук с приданным коленом прижимаю… На книги разорялась, полстёпки, бывало, в книготоргах, в «букинистах» оставляла.

— Знакомая картина, — улыбнулся Игорь, вспомнив свои книжные полки, нагороженные до потолка, битком набитые книгами. — Барахла-то не брала?

— Нет, русская классика, история да краеведенье.

— Присаживайся, хоть поболтаем… Детское время не вышло?

Лена засмеялась:

— Дети уже давны-ым-давно седьмой сон видят.

Девушка легонько, чтобы не опрокинуть лодку, присела на борт, подставив любодейным мужским глазам крутую, мягкую спину, туго затянутую платьем, отчего зримо и маняще проступили две сокровенные пуговки, на которые парню хотелось нажать, как на кнопки, после чего непременно отворится потайная дверь и глаза счастливо ослепнут от золотисто сверкающей роскоши. Велик и тёмен бесовский искус, а потому, лишь силком удерживая взыгравщую руку, подумал: «Вот тебе и девочка-припевочка, нарошечная жена…»; и опять из детства явился в память потайной черёмуховый палисад, услышался испуганный шепот…

— Сколько лет, сколько зим… Отец говорил, в детском саду…

— В саду… Да ребятишек мало, слезы одни. Закроют скоро.

— Да-a, жаль, — улыбнулся Игорь и…с девицами наловчился… стал плести словесные тенета, — авось запутается, пташка, — абы не молчать, абы не ушла. — Ну-у, надо Яравне взять повышенные социалистические обязательства, чтобы в текущем году приплод составил сто процентов от каждой… — Игорь чуть было не ляпнул «овцематки».

Девушка не померла со смеху, а грустно отозвалась:

— Можно и сто процентов. Девушки есть. А где мужей взять?

Игорь, многажды освещавший на радио массовый окот овец в республике, чуть было не заикнулся про искусственное осеменение, но спохватился — грубовато.

— У нас на всю Яравну с десяток молодых семей. Да и детей заводить не торопятся.

— Да-а… Самой придётся, чтобы детсад не закрыли. Замуж пора.

— Куда уж нам уж дурам замуж, — ответила Лена усмешливой и горькой девьей присказкой. — Замуж — не напасть, да кабы за мужем не пропасть.

— Да-а… Куда ни кинь, кругом клин. Придется вам опять в Сосновку кочевать: районное село — и сад, и ясли… Опять же, родное село.

— Не нравится мне в Сосновке, хоть и выросла. А здесь красота…

— Да, красота…

Потом Игорь неторопливо, хотя без интереса, лишь заради разговора, пытал про давно уже забытых сверстников, с коими водился в деревенском детстве. Многие переженились, вышли замуж, ребятишками обзавелись. Вспомнились отроческие письма Лены, где не по-детски степенно…и радостно, и скорбно… излагалась сосновская жизнь: кто родился, крестился, женился, спился, утопился, застрелился. Блуждающий разговор вольно ли, невольно выбрел и на их судьбы. Еленина виделась как на ладони, Игорева таилась в городском чаду.

— Как поживаешь, Игорь?

— Грех жаловаться… Мать уехала к сестре, один в квартире. Работа на радио не бей лежачего.

— Тётя Фрося-то жива? Я помню, к матери укочевала в Абакумове село.

— Нет, раньше бабушки Христиньи померла. А дом продали. Я мимо проезжал — избы нет, бугорок могильный. Да и село… — Игорь с неожиданной грустью вздохнул, — и село последние денёчки доживает… А ты откуда знаешь тётю Фросю?

— Муж ее…инвалидом с войны вернулся, помер… сродник нам по-отцовской линии. Отец говорил: они и не пожили, хоть и любили друг друга. Говорят, от любви и умом тронулась…

— Не знаю, от какой любви, но от религии — точно. Была комсомолка, стала богомолка. Напару с бабкой Христиньей.