Озерное чудо

Для радиосюжета о яравнинской рыбалке мало интересного записал на магнитную плёнку, да на что щедрое воображение, когда столь живописных впечатлений… На цветастом закате рябое озеро словно устлано багрецовыми, палыми листьями, кои вольный ветерок гнал к берегу; проверяли сети, вытянутые мористо на три версты, и в дородной лодке играли матёрые окуни-щи, серебрилась сорожка, извивались, бились-колотились щуки, рождая тряский рыбацкий азарт. «Фартовый ты, мужик, — хвалили рыбаки Игоря, добывшего столь рыбы, что лодка осела по самые уключины. — Надо фарт взбрызнуть…» И тут же плеснули в алюминиевую кружку гольного спирта, чокнулись, крякнули, занюхали черствым сухарем и запили водицей из-за борта. А на табаре, в предсумеречной синеве, сгуртившись возле костра, хлебали уху — баушку глуху из свежей рыбы, лакомились окунями, жаренными на тальниковых рожнях, и вдосталь, то до слёз хохоча, то до слёз горюнясь, слушали и потехи, и кондовые рыбацкие бывальщины, кои причудливо, словно сети, плёл Степан Уваров, бывший плотник, нынешний рыбак. А утром Игорь, отплыв за береговую траву, сподобился и на долгое удилище подёргать окуней, на удачу выловив пару крупных, прозываемых хармака-ми и капустинами.

Скинув куль в прихожей учительской фатеры, стал думать-гадать, куда добычу девать, что делать с окунями, чебаками, коими щедро одарили его красногорские рыбаки; ничего не надумав, долго оглядывал подаренный мужиками лёгкий нож, с зерка-листым и тонким…рыбу пластать… хищно изогнутым, острым лезвием, с набранной из бересты тёпло-бурой рукояткой и кожаными чёрными ножнами, где взблёскивала прилипшая чебачья чешуя. Налюбовавшись, проверил бриткость, чуть не порезавши палец, а потом не утерпел и, как в ребячестве вольном, метнул рыбацкий нож в дверь, ловко замахнувшись снизу, упомнив киношного ковбоя. Но…то ли дверь сшили из задубелого листвяка, то ли ручка ножа оказалась лёгкой, то ли уж беспроклому ковбою нечто вечно мешает… нож, жалобно взвизгнув, отскочил от двери. Игорь метнул снова, и кидал нож, пока тот не вонзился в древесную плоть, но именно тогда, когда дверь… стеснительный стук он не слышал… начала открываться. Кто-то испуганно вскрикнул за дверью, и быстро захлопнул дверь. Парень растерялся, тронулся было на крик, но дверь отворилась, и Лена, с побледневшего лица которой ещё не сошел испуг, робко шагнула через высокий порог. Следом протиснулся брат её Миха в резиновых броднях и линялом тельнике; выдернул нож из двери, положил на кухонный стол и, сумрачно глянув на Игоря, повертел пальцем у виска.

— Дверь-то всю ухайдакал… Детство взыграло?

Игорь повинно опустил глаза долу, и Лена, спасая повинную голову, известила:

— Отец нас послал, чтоб помогли с рыбой разделаться.

— О, хорошо. A-то думаю-гадаю, что с рыбой делать. Наверно, посолить надо, а я толком пластать не умею.

— Разучился?

— А я и не учился. Я по натуре не рыбак, я — охотник.

— И что, сохатого можешь разделать? — Миха подозрительно скосился на заезжего молодца.

— Нет, разделать не могу. Но убить могу. А с рыбой не люблю возиться.

— Ладно уж, не горюй, выручим, — Лена украдкой, по-бабьи ласково и снисходительно глянула на отроческого жениха, словно жена на мужа, отчего Игорева душа радостно всполошилась, заныла в тёплой истоме.

Устроившись на крыльце, дочь рыбака тонким и бритким, дарёным ножом сноровисто распластала и выпотрошила окуней и чебаков и, уложив рядами в эмалированном ведре, отрытом в учительской казёнке[50], присолила крупной, скотской солью, потом, укрыв деревянным кругом, какой тут же вырубил Миха, придавила камнем.

— Рыба — кровянит, перед ненастьем, — вздохнул рыбак.

— Миша, спусти в подполье. Мешковиной накрой, — когда брат унёс ведро в дом, опять ласково глянула на Игоря. — В холодном подполье ей ничо не сделается, просолеет, в город привезёшь как свеженькую. Полей на руки.

Игорь, слетав в избу, словно на крыльях, вынес ковшик воды, мыло, полотенце и стал медленно, откровенно оглядывая девушку, поливать на ее руки. Брат вначале настороженно косился, потом со вздохом отвернулся.

— Ну, земляки, благодарствую за помощь, с меня причитается, — церемонно огласил Игорь и, опять же, слетав в учительскую фатеру, вышел с большой бутылкой румынского портвейна, на всякий случай прихваченного из города. — Можно, в доме посидеть, а на природе красивее.

Сестра с братом задумались, потом Лена велела:

— Вы пока выносите стол, стулья, посуду, а я сбегаю домой. Надо же чем-то закусить.

— Эту мочу кошачью можно и рукавом занюхать, — усмехнулся Миха, и сестра укоризненно глянула на брата. — Ладно, ладно, не гляди на меня синими брызгами, иди, иди.

— А зачем стол выносить?! — пожал плечами Игорь, усмотрев неподалеку от крыльца неохватный сосновый пень. — Чем не стол?! И зачем нам стулья?! — он показал Игорю на листвянич-ные чурки, что постаивали рядком возле поленницы дров. — Чем не стулья?!