Озерное чудо

В неожиданно полной, кромешной тиши…жизнь на полотне отпела, отыграла, отцеловалась, и въюнец с въюницей, покинув мерзкий мир, плывут по синему морю под алыми парусами… вот о такую малоподходящую пору дурковатый парень, уже без удержу, с протяжным, рваным треском отпустил из себя долго копленый, крутой дух… Сразу зависла короткая, как перед небесным громом, холодящая душу тишина, и опять клуб припадочно затрясся от дружного ржания, которое, дробясь, опадая и снова вспыхивая, пошло кататься по рядам, разбудив даже ребятишек. Те повскакивали, дико уставились в полотно, ничегошеньки спросонья не соображая очумелыми, лохматыми головёнками; иные тут же заревели лихоматом, и картину пришлось остановить. Послышались возмущенные бабьи и осерчалые мужичьи голоса, и Миха выбранил Баклана:

— Ты, урка, — с глазами чурка, не варит шарабан?..[53] дам шалбан![54] Ещё раз услышу, бык, салаги загну.

Игорь, хоть и кипела в душе ненависть к дикарям и хамам, жалея девушку, сдерживался, не смел глаз поднять, — так покоробили его университетскую натуру здешние нравы, грубые и откровенные. Бабы, приустав бороться с раздирающей щёки зевотой, подобрали с пола ребятишек и повалили по домам, выбранив мужиков:

— Ни стыда ни совести. Вам, наглым, не в кино ходить, а в чушачьей стайке вино пить.

Девчушки опять завели дряхлую, заезженную пластинку:

Синий, синий иней лёг на провода,
В небе тёмно-синем синяя звезда.
Гляжу я на неё и думаю:
«Она одна мне нужна…»

Парни вышли на крыльцо перекурить, мужики тронулись по домам.

— Смотрите у меня, чтоб все было тихо, — упредил братву Степан Уваров.

— Да это кто же отчебучил-то? — возмутился Спиридон Ха-пов.

— Дак Баклан, кто же боле, — подсказал Степан. — Архаровец, метил в пятку, попал в нос.

— От нагла рожа, а! — осерчало сплюнул Спиридон. — Наловчился, музыкант, язви его в дышло. Шёл бы на озеро, да там наигрывал.

— На озере, Спиря, неинтересно, там народу нет. Чо с его возьмёшь: жиган. Миха мой учил, да, Видно, горбатого могила выправит. Допрыгается, опять на нары угодит. Сколь кобылке не прыгать, а быть в хомуте.

— А я чо-то не пойму картину-то, — встревожился Спиридон. — Она с кем осталась-то? С законным мужиком либо с парнем лохматым?

— С обеимя, — растолмачил Степан. — Мужик зарплату носит, а другой…

— О, блудодеи, пороть их некому. Им-то, сучке с кобелем, гореть синим полымем, дитёнка жаль, наглядится сраму. И по-маминым стопам…

— То ли еще будет, — опечаленно вздохнул Степан. — Тёща…старуха-то… грозит: мол, перед Антихристом молодёжь гибнуть будет, как мухи. Все не своей смертью. А девки, да и бабы молодые, будут голые ходить и крыться как скот, прямо на улице…

— Слава те господи, не доживём, Стёпа, да эдакого срама, — Спиридон неожиданно осенил себя мелким, торопливым крестом.

XXI

Непривычная к танцам-обжиманцам, молодёжь-холостёжь… кровь в жилах полыхает, силища кости распирает… затеяла игру «в ремешки», где игроки, сбившись в пары, встали по кругу, и который без пары, словно шашкой, размахивая солдатским ремнем, догонял такого же одинокого бедолагу, чтобы огреть бляхой по спине. Огрел, кинул ремень на пол, пристроился к паре, и тот, кто оказался третьим, убегал от бывшего бедолаги, который, ухватив ремень, обращался в карателя. Глянул Игорь на дикое игрище, усмехнулся и потянул Лену из клуба. Выпали со света в беззвездную ночь, ослепли, пошли на ощупь, а когда глаза обы-выклись с темью, стали различать спящие избы и бараки, дорогу вдоль озера.

— Ты уж, Игорь, прости, — вздохнула Лена, — народец у нас грубоватый, но искренний, нелукавый…

— Особенно, Баклан…

— Да он приезжий. Брат его учит уму-разуму…

— Воображаю братову учёбу… Под горячу руку не суйся.

— Не, Миша — не хулиган, Миша судит по совести.

Позже, когда вошел в зрелые лета, вдосталь хлебнул мурцовки, Игорь измыслил, что прущей наружу грубоватостью рыбаки свято оберегали в душе сокровенную любовь к ближнему, не выпячивая на показ, не выбалтывая, чтобы любовь не истрепалась всуе. Но то помыслил, спустя лихолетие, а ныне лишь презрение к хамоватым рыбакам жгло душу.

Игорь без устали молотил языком, без костей же, словно боясь, что в ночной тиши Лена услышит, как страстно и заполошно стучит его сердце, что молчание выйдет томительным и неловким, что не успеет очаровать девушку. Когда выходили из клуба, Лена о чем-то на ходу перемолвилась словцом с моложавой за-имской жёнкой, и та откровенно упредила: «Ты, девча, будь настороже — городские вольные… На ласковое слово сломя шею не кидайся. Не теряй голову…»

За разговорами не приметили, как миновали уваровский дом и выбрели на край заимки, где на отшибе среди березняка и осинника чернели рыбные склады, куда по лету свозили сено с лугов; из широко и влекуще отпахнутых ворот дышало настоянным за день, густым травянистым духом. Игорь суетливо вообразил…в тёплой складской темени, на сенной перине… но тут же оса-дился: не с блудней же гуляет по заимке.