Озерный мальчик

Но ведь она говорила все-таки об умершем ребенке, боже мой! Неужели у нее было такое черствое сердце? Или дети были для нее не детьми, а всего лишь каким-то ежедневным рабочим материалом.

— Но у него были не такие уж плохие отметки! — попытался я возразить.

— Да, конечно, но спросите, чего мне это стоило!

Это было единственным, что я сумел из нее выжать. Она вдруг превратилась в какую-то непроницаемую каменную стену, от которой мои вопросы отскакивали, как теннисный мячик. Возможно, она смутно чувствовала опасность, которая нависла над ее головой. А может быть, вообще не понимала моих вопросов, как будто все они были выше ее понимания. Так или иначе, мне пришлось уйти, не добившись никакого результата. Какой же мальчик не рассеян? Даже среди моих студентов есть такие, которым я просто удивляюсь, — зачем они ходят на лекции, только время теряют.

Так что поневоле мне пришлось искать обходные пути. Я потерял целый месяц на расспросы родителей, просмотр тетрадей, в которые Цицелкова вписывала красными чернилами свои короткие, но резкие замечания. Поговорил со многими детьми — со всеми одноклассниками Валентина. Намного больше узнал о нем от девочек, чем от мальчиков. Что же касается учительницы, то мнения были очень противоречивыми. Большинство отцов и матерей считали Цицелкову чуть ли не образцовой учительницей. Да, правда, она была очень строгой и требовательной, но зато справедливой. Ее класс всегда ставили в пример по дисциплине. Она не мирилась с ошибками и недостатками своих учеников и всегда прибегала к помощи родителей.

— Вы хотите сказать, что она доносила вам на ваших детей? — довольно нетактично прервал я одну из матерей.

Она недоуменно посмотрела на меня.

— А что же, упустить их воспитание? Лично я ей благодарна!..

Но было двое-трое родителей, которые Цицелкову не могли терпеть. Положа руку на сердце, должен сказать, что они показались мне весьма пристрастными. Они считали ее совсем посредственной, даже простоватой, употребляющей просторечные слова, позволяющей себе со всеми держаться грубо, «ведь недаром ее муж офицер».

Особое впечатление произвела на меня одна молодая женщина. Позднее оказалось, что она приходится мне чем-то вроде коллеги. Она принадлежала к тому типу смуглых, темпераментных и вспыльчивых женщин, с которыми трудно справиться даже их мужьям. Она напрямик назвала учительницу «животным». Почему «животным»? Мне потребовались большой такт и терпение, пока она успокоилась и дала мне хоть какое-то объяснение.

— Почему животное? — резко спросила она. — Потому что не любит детей. У меня такое чувство, что она их просто ненавидит.

Женщина выглядела слишком возбужденной, чтобы я мог поверить в ее объективность.

— А почему вы думаете, что она их ненавидит?

— Потому что они ей мешают! Потому что сопротивляются ей!

— Не считаете ли вы, что она должна во всем им потакать? Если они действительно мешают ей исполнять свои обязанности.

Она с недоумением посмотрела на меня.

— Кстати, мне ребенок тоже мешает!.. Но неужели я должна воевать с ним? Когда человек любит своего ребенка, он находит пути…

— К добру или к злу? — спросил я немного раздраженно.

— К его сердцу! — резко ответила она. — Ведь детское сердце зла не таит…

Нет, я не поверил этой молодой, раздраженной женщине. И возвратился домой совсем расстроенным. Действительно, у меня самого нет детей, а не имея собственного опыта, человеку трудно судить. Все-таки мне кажется, что в детях скрыто какое-то чувство зла, если не в сознании, то по крайней мере в инстинктах. Я вспомнил, что в детстве знал многих злых детей. Вспомнил, как безжалостно, без всякой причины меня били квартальные хулиганы. Вспомнил, как моя родная сестра, которой только-только исполнилось три года, изувечила кошку, изо всей силы прижав ее приоткрытой дверью. Тогда я отвесил сестре такую оплеуху, что она покатилась по полу и заорала, как резаная. Но и до сих пор я считаю, что поступил правильно.

На следующий день я с еще большим упорством продолжил свою работу. И только к концу месяца густой туман, в котором я плутал, начал понемногу рассеиваться, и перед моим взором стали проступать контуры истины.

8