Озеро Туманов

— Это не тебе судить, твое или нет, потому что… – начал было Фома, но Чедмен свистнул, и несколько батраков выскочили на дорогу и стащили Фому с седла. Чедмен занес дубинку, желая хорошенько отходить своего обидчика по ребрам.

Тут Фома схватился за оружие и, лежа на земле, ударил одного из батраков. Тот, визжа, покатился по дороге, а Чедмен стукнул Фому дубинкой по голове, и Фома потерял сознание.

Он очнулся, надо полагать, довольно скоро, потому что Чедмен не угомонился и продолжил бить его по бокам и по голеням, а это очень болезненно. Фома только смотрел на свой меч, валявшийся в траве: теперь до него было не дотянуться. Раненый батрак куда–то сгинул.

В конце концов Чедмен оставил его в покое и только сказал напоследок:

— Попробуйте только словом об этом обмолвиться, мой господин, и добром дело не кончится.

Фома остался один, сам не зная как. Он весь кипел от злости, да поделать ничего не мог: история эта покрыла его сплошным позором с головы до ног.

— Что же, — спросил Эсперанс, — вы и отцу своему шерифу ничего об этом не рассказали?

— Что бы я ему сказал? – вздохнул Фома. – Что навещал жену арендатора и что муж ее поколотил меня дубинкой? Хорош был бы я в глазах отца, коль скоро не сумел отбиться от мужланов! Нет, я скрывал побои и молчал и даже сделал вид, будто позабыл дорогу к дому Джоанны, хотя это было и не так! У меня душа за нее болела: если на меня Чедмен поднял руку, то как же поступил он со своей женой? По правде сказать, я себе места не находил и все искал способа пробраться к ней и потолковать.

— Как же ваш отец обо всем узнал? – спросил Эсперанс.

— А почему бы он непременно узнал? – поднял брови Фома.

— Так ведь он узнал! – настаивал Эсперанс. – Кто открыл ему правду о вас?

— Тот батрак, которого я убил, — признался Фома. – Скрыть эту смерть не удалось, а все потому, что чертов мужлан помер не сразу: он успел добраться до деревни и только там испустил дух. По удару признали, что нанесен он был не ножом, а мечом; кое–кто видел меня на дороге. Пошли по кровавым следам и нашли отпечатки копыт моей лошади. Тут еще приметили синяки на лице у Джоанны, а что я большой охотник до женщин – то было известно еще раньше… Чедмену даже говорить ничего не пришлось, отец и без того сопоставил правое с левым.

Фома поежился. Воспоминание было неприятным: сэр Джон призвал к себе непутевого отпрыска и велел тому снять рубаху.

— А уж история, которую Чедмен записал на моем теле, оказалась простой и короткой, — заключил Фома.

— А что Джоанна? – нахмурился Эсперанс.

— После мужниных побоев она вдруг постарела и забыла о прежних своих желаниях, — ответил Фома. – Я приезжал к ней открыто — договариваться о продлении срока аренды, от имени моего отца, и она говорила со мной как с чужим человеком. И я тоже не видел в ней прежней Джоанны.

— Погодите–ка, — остановил его вдруг Эсперанс, — вы же не могли не отомстить Чедмену. Что вы с ним сделали?

— Украл и зарезал его корову, — ответил Фома. – Он жаловался моему отцу, но тут доказательств никаких не нашлось, и сэр Джон выставил его вон. Впрочем, все равно в Уорвикшире знают, кто я такой и на что способен.

— И вы еще удивляетесь тому, что сир Ив не держит в замке молодых служанок! – воскликнул Эсперанс. – Да если бы здесь и водились таковые, при одном только вашем приближении стоило бы отправить их всех в монастырь, причем под усиленной охраной!

Фома густо покраснел:

— Ты обо мне слишком уж плохо думаешь. Не потому ли, что ты чудовище?

— Чудовища нежны и чувствительны. Ничто так не ранит их, как чужое душевное уродство.

— Я не урод, — сказал Фома.

— Почему же вы не верите в женскую любовь?

— Как я могу в нее поверить, если женщина в любое мгновение может уйти от тебя, просто превратившись в другое существо? Клянусь слезами Господа, чтобы бросить тебя и скрыться, женщине не нужно даже покидать то место, где она находится! Ты видишь ее – а она уже ушла. Ты смотришь на ее лицо – и это другое лицо. Ты осязаешь ее тело – и твое тело не узнает его, хотя еще вчера она толкала тебя коленями и ловила грудью твои ладони! Как это понимать?

— Все, что с вами случилось, объясняется вашей молодостью, — сказал Эсперанс. – А вот чудовище не обманешь. Как бы ни выглядела женщина и где бы она ни пряталась, хоть в глубине своего тела, хоть в темноте былого, хоть на свету грядущего, — чудовище всегда узнает ее.

— Я не урод, — повторил Фома.

Тут Эсперанс вдруг схватил его за руку и спросил:

— Так зачем же на самом деле вы приехали в Керморван?

* * *

Английский корабль с зерном разгружался в гавани; моряки сидели в «Ионе и ките» и смеялись на своем родном, непонятном в Бретани языке; но выпивали они совершенно по–бретонски, и это отчасти мирило с ними местных жителей. Платили же они серебряной монетой с изображением чужого короля.

Сперва в трактире не хотели принимать эти монеты, так что едва не дошло до драки, но затем вовремя вспомнили о справедливом Яблочном Короле: вот кто рассудит и не ошибется!

— Что бы сказал сейчас Яблочный Король? – спросил трактирщик, и тотчас, как по мановению волшебства, все замерло.