Озеро Варыш

Неопытна была в охоте рысь,
Скиталась впроголодь почти неделю.
Ночуя у подножья старой ели,
Она во сне преследовала мысь.

Да не догнав, пришлось ей пробудиться

От неприятного озноба.
Открыла глаз, потом уж оба.
И обнаружила она себя девицей.

***

Память хлынула бурным потоком
В обмелевшие клетки ума,
Как пшеница спешит в закрома.
Опознала ладонью свой локон,

Тут и вспомнила всю свою жизнь:

И войну, и любовь, и утраты.
Только где же одежда и латы?
Я нагая, небесная синь

Надо мною, вокруг только ёлки.

Вроде вижу знакомый овраг.
Что ж, туда и направлю свой шаг.
Вдруг увидела что-то в иголках.

Вот одежда моя и доспехи.

Не придётся снимать с мертвецов.
Как всё вышло в конце-то концов?
Каковы у Уннеги успехи?

Помню битву и мургла-урода,

Помню, как меня выручил лес.
На ладони глубокий разрез,
Помню, был, но праматерь природа,

Превращенье со мной совершив,

Унесла мои раны и хвори.
Мне легко, я бегу, я в задоре,
Свежих сил ощущаю прилив.

Будто я это, только моложе,

Впрочем, я ведь и так молода,
Но как будто живая вода
Окропила мне душу и кожу.

Как безжалостно вырублен лес.

Трупы, трупы кругом бездыханные,
Отвратительные, и гортанные
Вопли чаек с высоких небес.

Где же люди, есть кто-то не мёртвый?

Вот посёлок, пустые дома…
Лишь старуха, лишившись ума,
Сверлит Олько прищуром упёртым.

Что ей надо, чего она смотрит?

Неприятно, по коже мороз.
Голос немощный вдруг произнёс:
— Эй, постой… Ты девица иль отрок,

Под бронёй что-то не разберу.

— Я принцесса уннежская Олько.
Есть в посёлке живые и сколько?
Отвечай мне быстрей по добру.

— Значит, ты та сопливая дрянь,

По причине которой сыр-бор?
Что, Бохлют был плохой ухажёр?
Эка цаца! Ушли в глухомань

Все живые… где дикие люди

Будут кости их жадно глодать.
И отец твой туда же, и мать,
На твоём… как его… Изумруде?

— Что ты мелешь мне, ведьма проклятая!

Все живые вернутся с полей,
Ты ж отведаешь жёстких плетей! —
И отправилась, гневом объятая,

Мимо брошенных, сломанных хижин

На большак, что ведёт ко дворцу.
Дождь пошёл и стекал по лицу.
Подходя по расквашенной жиже,

Олько видит родительский дом.

Он осунулся, стал будто ниже.
Никого, а подходит всё ближе,
Сердце сжалось щемящим комком.

Пробежала пустынную залу,

Галерею с её сквозняком,
Всё побросано, всё кувырком,
Только что там? То рыжий, то алый

Свет мерцает из дальней палаты,

Там, где с нею прощался любимый.
Вот бы вышел сейчас невредимый!
Вот бы было для сердца отрады.

Если бы да кабы… а бывает!

Ей навстречу выходит Пилон.
Это явь. Это явь или сон,
Олько, бедная, право, не знает.

Это явь, это жизнь, оказалось,

Под такой стук сердец не уснуть.
Но какая-то новая суть
В этом мире теперь учинялась.

По стране поползла захудалость,

Заметая следы того племени,
Что свалилось в расщелину времени.
Неужели их двое осталось?

Двое… Вдруг из-за печки скользя,

Появились дедочек и Пона.
Олько взгляд подняла на Пилона,
Пояснил он: «Пришли к нам друзья», —

И представил ей чудо-гостей.

Кое-как приготовили ужин,
И последний рассказ был дослушан.
Кстати, дедушку звали Иссей.

Он сказал:

— Эта встреча последняя,
Мы уходим за дальний предел.
Мы не знаем, что там за удел,
Только путь на земле наш окончен.

И должны мы, ни дня не промедлив,

Оставляя на вас этот мир,
Перебраться в тончайший эфир…
— Отчего же уход ваш так срочен?

Я так скоро привык, что вы рядом.

Как теперь мне без ваших советов?
На вопросы хочу я ответов…
— Скоро сам их отыщешь, внучок.

Может, мы и зайдём… листопадом,

Вечность долгая, случай представится,
Так условимся же — не печалиться.
— Пона! Мне не забыть кабачок!

Буду помнить я ваши уроки.

Не печалиться? Как это можно!
В мире, где всё так зыбко и ложно,
Только вы указали мне путь.

Приоткройтесь же, чудо-пророки,

Что случилось, что стал я вам друг?
Почему ты зовёшь меня внук?
Объясните хоть самую суть!

Пона молвила: — Правду тяжёлую

Мы должны вам теперь рассказать.
В общем, Олько, отец твой и мать…
— Я готова услышать — убиты?

— Да. Чужими лесами да сёлами

Полетела уннежская конница,
Чтоб волшебным мечом узакониться
Побережьем от Гайи до Миты9.

Рухнул всем ненавистный Мурглат,

И Стефаний призвал всех к оружию.
Люд откликнулся в единодушии,
И, оставив родные дома,

Волшебством окрылён, стар и млад

Передвинуть Уннеги границы
Ринулся. Стали кровавы зарницы.
Смерть открыла свои закрома,

В кои сотнями сыпались души,

Потерявшие плотский удел.
И от крови Варыш потемнел,
Когда бросились было уннеги

Воевать лоскуты новой суши

У племён полудиких поморов,
Но мечи потеряли свой норов,
Лишь ступив за родные границы,

Стали просто хорошим оружием.

Поредели уннегов ряды,
Свет померк лучезарной звезды,
Где рубились они полукружием.

И сомкнулось дикарское море.

Два отважных, безвестных юнца,
Исполняя свой долг до конца,
Дав рассеяться вражеской своре,

Погрузили тела их на плот.

Ни зверям диким на поедание,
Ни кочевникам на поруганье.
Соблюли наш уннежский обычай,

Поручив их теперь воле вод.

Взял Варыш их в иные пространства,
В беззаботные, лучшие царства,
Погоняя волну свою прытче.

Олько вышла одна на террасу,

Осушая в закате глаза,
И вернулась, лишь только слеза
Испарилась в небесном просторе.

— Мы, уннеги, суровая раса,

Сердце грустью не должно мягчить.
Кто остался? И как дальше жить?
Жажда жизни нам больше чем горе.

Доставай медовуху, помянем.

Что стоите? В ногах правды нету.
Пододвинув к себе табуреты,
Гости сели, хмель кружки наполнил.

Пригубили со скорбным молчаньем,

После паузы начал Иссей:
— Я великий кузнец-чародей,
Моя дочь, вечно юная Пона,

Мать так рано ушедшей Ристины,

Потому и зовёт тебя внук.

Чуть не выронив кружку из рук,

На девицу Пилон поглядел:
— Нет, ну если б к примеру кузина…
Я учитель, перечить не смею,

Как Пилон не поверит Иссею? —

И поверил, и вдруг обомлел.
Посмотрев, будто пьян без вина,
На цветущую бабушку Пону.

А она, улыбнувшись Пилону:

— Не пытайся считать мои лета.
Дочь Ристина была рождена,
Когда осень дышала прохладцей,
Мне тогда было сто девятнадцать.

В этот год пролетела комета.

Полоснула по небу серпом,
С той поры стало много не ладиться.
Много злости и много разладицы.

И когда бы ни гений Клаврата,

То давно б уже под сапогом
У Мурглата томилась Уннега.
Много лет избегали набега.

А теперь все умчались куда-то

На сердитых гривастых конях.
Может, где-то и скачут поныне,
А меж нами лишь только в помине.

Нет Уннеги. Людей не осталось.

Женщин двадцать на всех хуторах,
Что остались с грудными детьми.
— Ты их, Олько, с собою возьми,
Прояви королевскую жалость.

Но не будем вперёд забегать.

Пал Мурглат под уннежским мечом,
Побережье пылает огнём.
Схватки, войны, убийства, делёжки.

Брат у брата желает отнять

Хоть бы малый кусочек земли,
А Варыш бороздят корабли,
И деревни стоят — головёшки.

День, другой, и кочевников орды

Проберутся и в этот дворец.
Вы поймите: Уннеге конец.
Остаётся лишь бегством спасаться.

В той гряде островов, где фиорды,

Есть известный вам маленький грот,
Называют его Щучий рот,
Вы любили в нём уединяться.

Олько вспыхнула красным цветком:

— Вы шпионили, как вам не стыдно!
— Там темно и снаружи не видно, —
Усмехнулся в усы чародей.

Извинила принцесса кивком,

Мол, не стану рубить сгоряча,
Да к тому же и нет палача.
Другой раз бы отведал плетей.

И Иссей рассказал всё подробно,

Передам только самую суть.
Предстояло им в гроте нырнуть,
А уж вынырнуть в центре атолла.

— Окружён он скалою огромной,

И отвесной, и гладкой, как лёд,
А один только вход, через грот.
Только люди не сыщут раскола

В глубине между чёрных камней,

Потому как сей ход — потаённый,
От народа он заговорённый,
Под охраной таинственных сил…

— Уж не тех ли полночных гостей,

Что ревниво хранят своё злато,
И столь подло убили Клаврата? —
Вдруг Иссея Пилон перебил.

— Может быть, может быть, я не знаю.

Я не видел из них никого,
Я не слышал о них ничего,
Только нас они здесь задержали.

Знаю только, что не понимаю

Ни конечной задачи, ни цели,
Ни для струга, ни для колыбели,
И в какие всё катится дали.

Может, мы на Земле существуем,

Чтоб Пилону и Олько помочь.
Исполняем всё верно, точь-в-точь,
Как нам снится порой в вещих грёзах,

Только нам о них не рассказать,

Не узреть их никак, не послушать,
Напрямую врываются в душу,
Лишь она понимает: ИНОЕ.

И, очнувшись, спешим: кто ковать,

Кто на горке под маленькой тучей
Наварить медовухи шипучей,
Придорожный трактир обустроив…

Вдруг Иссей оборвал свою речь,

Все на Пону невольно взглянули.
Видно, ветры лихие задули
В лабиринтах сознанья волхвянки.

Протянула: «Уйдём через печь.

Папа, ветер, ужель ты не слышишь,
В печке пламя уж сердится, видишь.
Да, откупорь нам медную банку».

— Вижу, — он посмотрел на очаг,

Свой мешок переставил он на пол,
Синей жидкости в кружки накапал.
Только в две — для себя и для дочки.

— С инструментом оставлю рюкзак,

Ты отныне кузнец-чародей, —
Улыбнулся Пилону Иссей. —
Клещи там, молотки да заточки,

Пригодится постольку-поскольку.

А ещё ты великий механик,
За меня остаёшься избранник…
Замолчал, а продолжила Пона:

— Ты теперь, вечно юная Олько,

За меня остаёшься избранница,
Не судьба тебе будет состариться,
Обратись только к лесу с поклоном.

Лишь пробьётся сквозь смоль седина

Или первых морщин появление
Ты увидишь в своём отражении,
Ты беги тем оврагом знакомым.

Пробежишь через все времена,

Обращаясь порой дикой кошкой,
Всё одною и той же дорожкой.
На тебя нет у смерти закона.

— Ну, прощайте, мы всё рассказали,

Остаётесь теперь вы одни.
Да во веки веков ваши дни
Пусть продлятся, — промолвил Иссей.

— Вы живите сквозь время и дали.

Узнавайте, творите свой мир,
И ещё я забыл, вдруг Сапфир
Возвратится с кровавых полей,

На него положитесь легко.

Не гоните, возьмите в дорогу,
Он ведь праправнук Единорога.
Он ваш третий.

Ему лишь шепни на ушко…

Он поймёт, и спасёт, и подскажет,
Он с любой совладает поклажей…
— Папа, ветер!

— Что ж, до встречи, друзья, иль прощайте!

И Иссей отхлебнул синей юшки,
Пригубила и Пона из кружки,
Съел остатки огонь-весельчак,
И смешавшись в кружении и гвалте,
Чародеи нырнули в очаг.