Ожерелье для моей Серминаз

— Не собираешься ли ты нарушить этот обычай?

— Нет, нет, дядя.

— То-то же! Если же ты думаешь иначе, то покинь аул навсегда!

Да, уж что-что, а обычаи, традиции и заветы предков мой дядя знает во всех тонкостях! И сейчас он напомнил не о каком-либо пустяке, а о самом святом долге жениха.

Не знаю, с какими обычаями связана женитьба в вашем ауле, но в ауле Кубачи все это чрезвычайно хлопотно. Юноша, признавшийся в том, что нашел избранницу и готов заслать сватов, должен немедленно отправиться в долгое скитание, чтобы найти невесте такой подарок, который привлек бы не только взор ее, но и сердце. Иногда такое скитание продолжается не месяц, не два, а годы, ибо не так уж много на земле прекрасного. А ведь жених жаждет еще и отличиться перед всеми прошлыми и будущими женихами своим вкусом, чутьем, воображением. Вот почему эта добровольная ссылка может продолжаться неопределенно долго. А я-то чуть не забыл, что своим вынужденным признанием обрекаю себя на такой шаг.

— Тогда готовься! — приказал дядя.

— Сейчас?

— Да, сегодня же!

— А как же с работой?

— Не беспокойся, на комбинате я все устрою. Сегодня выходной, а завтра я поговорю с руководством. Они меня поймут. Человеку, который решил обзавестись семьей, ничто не должно мешать.

«Обзавестись семьей!» — как это просто звучало в дядиных устах! Ах, если бы это было так же легко устроить, как и сказать! Впрочем, может, тогда это было бы совсем и непривлекательно? Ведь слаще всего именно то, что добываешь трудом и муками.

Но неужели я и в самом деле смогу покорить эту неприступную крепость, зажгу в Серминаз любовь ко мне, доказав, что я действительно разбираюсь в искусстве — от старины до работ сегодняшних мастеров? И тут меня впервые обожгла мысль: сумею ли я найти нечто такое в дар моей любви, в чем выразилась бы вся красота быстротекущего времени? Эх, знать бы, в каком ауле и в каком доме это искать!.. Но если мне так и не удастся завоевать ее любовь? Ведь тогда кончится вся моя жизнь!

Тревожные мысли так захватили меня, что я невольно воскликнул:

— Нет, не может быть, чтобы Серминаз отвергла мою любовь!

Я не успел еще осознать, что наделал, как был оглушен неистовым криком и проклятием матери, а вдобавок сражен наповал гневным взглядом дяди.

— Кого ты назвал? — кричала мать. — Серминаз, дочь Жандара? Да как ты смеешь произносить при мне это проклятое имя? Я так и знала, что этот байтарман осквернит порог моего дома!

В слово «байтарман», что значит «непутевый», моя мать вкладывает весь свой гнев, и я уже понял, что мне предстоит перенести немало неприятностей. А она продолжала:

— Ах, безумный слепец, избравший из всего жемчужного ожерелья одну лишь нить! Ну погоди же ты! Где метла? — И мать засуетилась в поисках чего-нибудь тяжелого, что она могла бы опустить на мою бедную голову. Под руку ей попал железный лом, и я уж хотел попрощаться с жизнью, но она, видимо, сообразив, что может лишиться своего единственного сына, оставила лом и, всплеснув руками, бросила недобрый взгляд в сторону Даян-Дулдурума, удрученно стоявшего рядом:

— А ты что стоишь? Ведь это же твой племянник! Он же позорит наш род!

Тут мать увидела метлу, схватила ее и бросилась на меня так, словно собиралась смести с веранды, как негодный сор.

Моя благовоспитанная мать не пренебрегает даже метлой, когда ей хочется доказать родительскую волю и власть. Она не обращает внимания на то, что мне уже двадцать, я почти мужчина и, во всяком случае, вполне самостоятельный человек. Может быть, я все еще кажусь ей ребенком, который, засучив штаны выше колен, бегал на каменистый склон горы Кайдеш с плетенкой по малину или в Подозерное ущелье по смородину и крыжовник? А может быть, матери, пока она жива, положено держать власть над детьми любого возраста? Иначе как понять поступок известной всем в ауле нашей соседки, старухи Мицадай, которая прямо на террасе, на виду у всех, выпорола своего пьяницу сына, хотя он ничуть не моложе моего дяди.

Но должен сказать, что моя благородная мать не часто прибегает к таким методам воспитания. Видно, на этот раз ее возмущению не было предела. И уж, наверно, она исколотила бы меня как сыромятную кожу, из которой шьют чарыки, если бы с возрастом я не приобрел известную ловкость и быстроту реакции. Как только мать схватила метлу, я в два прыжка оказался возле столба, что стоит у террасы, поднимаясь выше крыши нашего дома. Столб этот поставлен не для надобностей техники — нет на нем ни проводов для освещения или телефона, ни антенны для телевизора. На верхушке этого столба, образующей своеобразный трезубец, вялилась на зиму баранина, сразу три туши, разрезанные на ленты и растянутые на крестообразных палочках, а по сторонам свисали бараньи кишки, заправленные фаршем из потрохов и мяса с пахучими травами ганза, кулжиналте, шумаре. Кишки были похожи на лианы, густо увившие эту баранью пальму.

Обхватив столб руками и ногами, я, подобно обезьяне в пальмовых джунглях, мгновенно скатился во двор.

— Мартышка! — крикнула мать.

А я и сам думал об обезьяньей ловкости, с которой избег кары.