Ожерелье для моей Серминаз

Дядя был прав. Я и на самом деле собирался пройтись мимо сакли Серминаз, покашлять немного у ее окна — вдруг она выглянет, — а если удастся, то и забросить к ней в окно свою новенькую серую кепку, которую привез мне дядя из Тбилиси. Папаху я надеваю редко, но кепку мою Серминаз узнает, а известно, что если юноша бросает в окно девушки свой головной убор, значит, он признается ей в любви, — это тоже обычай.

Но в эти самые минуты меня осенила великая мысль: только я один могу примирить два враждующих рода! И если до сих пор в моей душе еще мелькали сомнения — а окончателен ли мой выбор? — то теперь они исчезли напрочь. Да, я свяжу свою судьбу с Серминаз и тем самым зажгу факел мира. Какой бы роковой ни была ошибка, разделившая два наших рода на целую сотню лет, ее можно исправить!

9

Голоса матери и дяди больше не слышались, видно, Даян-Дулдуруму удалось убедить мать, что недостойно женщине из нашего благородного рода вести себя так на людях.

Я вышел из-под навеса, где хоронился, во двор.

— Э-эй, Мицадай, что там стряслось у твоей соседки? — спрашивала женщина с крыши одной сакли верхнего квартала. В ее руках ослепительно сверкали спицы, и чулок, который она вязала, непостижимо вытягивался на глазах.

— Говорят, что их байтарман связался с Серминаз. Это, конечно, к добру не приведет!

— Не может быть!

— Как не может быть, когда я своими ушами слышала! Что слышала, то и говорю!

— Неужели не нашлась для него в ауле девушка? — присоединилась к ним третья женщина, которая на своей крыше перебирала на плоской тарелке чечевицу для плова.

— А она кто же, по-твоему? — ехидно хихикнула Мицадай. — Или она парень, переодевшийся в женское платье, чтобы избежать обрезания?

— Была когда-то девушкой, до того, как в Россию поехала, — возразила женщина с чечевицей. — Разве ты не замечала, как она после поездки округлилась?

— Значит, она была замужем?

— Откуда мне знать? На свадьбу меня не приглашали.

— А может, она связалась с их шалопаем? — И Мицадай показала рукой на нашу саклю. — Чего теперь не бывает! Вот разве только рассвет и закат еще не поменялись местами, а остальное все перепуталось на грешной земле...

Я обессилено опустился на камень, что лежал в углу двора. Лучше бы мне получить удар железным ломом от матери, чем услышать то, что я услышал. Она не девушка! «Значит, она была замужем?», «Откуда мне знать, на свадьбу не приглашали!..» И все с таким ехидством. И о ком? О Серминаз! Да что я, в бреду? Ослышался? Серминаз! Девушка-горянка, да к тому же еще комсомолка!

Нет, я вправду слышал все это! Вон они, эти три женщины. Теперь они собрались на одной крыше, чтобы сделать из мухи слона и пустить его по аулу. Они воркуют, как горлинки, исподтишка поглядывая на нашу саклю, и в самом деле похожие в своих белых платках-покрывалах на горлинок, хотя я скорее назвал бы их сороками. Ведь после их слов весь мир померк для меня.

Но я им не сдамся! Мой дядя, славный Даян-Дулдурум, учил меня стойко переносить невзгоды жизни, которые, по его словам, всегда приходят в самый нежданный час. Не стану же я верить сплетням Мицадай и ее злобных приятельниц! И я говорю себе: крепись, не отчаивайся, дружище, трижды три — девять! Тебя, видно, не то еще ждет впереди, так что подложи под пиджак каменную плиту, чтобы удары рока по спине были не столь болезненны.

ГЛАВА ВТОРАЯ ТРУДНО ВЕРИТЬ УСАМ МЕЛЬНИКА

1

Каким бы стойким ни представлялся я вам, мои дорогие слушатели, все же будет неправдой, если я скажу, будто злые слова наших сплетниц, упавшие в мою душу подобно камням, не нанесли ущерба нежным всходам моей любви. И очень скоро я почувствовал, что куда легче переносить физические муки, нежели душевные.

И ведь вот что странно: пожалуй, никто в ауле лучше меня не знает, какая вздорная старуха наша соседка Мицадай. Казалось бы, ну и бог с ней, как говорится, стоит ли принимать во внимание ее слова? Тем более что с самого раннего детства я терпел от нее одни неприятности. Начать с того, что имя-то мое она произносит как проклятие, а ведь Бахадур значит «молодец», «богатырь». Это довольно редкое имя в наших горах, но, видно, отец хотел, чтобы я вырос достойным такого имени.

Во всех своих бедах Мицадай винит почему-то меня.