Ожерелье королевы

На каминной полке два позолоченных тритона поднимали снопы коралловых ветвей, с которых, словно плоды, свисали всевозможные чудеса ювелирного искусства той эпохи. Немножко дальше на столике золоченого дерева с беломраморной столешницей громадный слон из глазурованного серо-зеленого фарфора с сапфировыми подвесками в ушах нес на спине башню, нагруженную флакончиками с духами и прочими благовониями.

Журналы мод, украшенные позолотой и цветными картинками, блистали на этажерках розового дерева, расписанных по углам золотыми арабесками.

В небольшой гостиной, выдержанной в серо-золотых тонах, вся мебель была обита гобеленами, шедеврами трудолюбия, которые при покупке на самой мануфактуре обошлись в сто тысяч ливров, а каждая панель в ней представляла собой продолговатый холст, принадлежащий кисти Верне или Грёза[69]. В рабочем кабинете висели лучшие портреты Шардена[70] и стояла изящнейшая керамика Клодиона[71].

Да, должно признать, все здесь свидетельствовало не о спешке богатого выскочки, торопящегося удовлетворить свою фантазию либо фантазию любовницы, но о терпеливом труде людей, обладающих богатством уже в течение нескольких столетий, которые к сокровищам, доставшимся от родителей, прибавляют сокровища, предназначенные остаться детям.

Первым делом Жанна осмотрела весь дом, пересчитала комнаты, после этого пришел черед заняться деталями.

Поскольку домино стесняло ее, а корсет на китовом усе сдавливал тело, она зашла в спальню, быстро разделась и накинула шелковый пеньюар, подбитый ватой, очаровательное одеяние, которому наши матери, не слишком щепетильные, когда им случалось именовать разные полезные вещи, дали такое название, которое мы не решаемся воспроизвести на письме.

Трепещущая, полунагая под атласом, ласкавшим ей грудь и стан, она, бесстрашно ступая по лестнице изящными мускулистыми ножками, обрисовывавшимися в складках короткого наряда, поднялась на верхний этаж, держа в руке канделябр с горящими свечами.

Освоившаяся с одиночеством, уверенная, что ей не приходится опасаться даже взгляда лакея, она перепархивала из комнаты в комнату, ничуть не беспокоясь, что сквозняки, гулявшие из двери в дверь и распахивавшие пеньюар из тонкого шелка, не менее десяти раз за десять минут обнажили ее прелестное колено. А когда, открывая шкаф, она подняла руку и пеньюар соскользнул, явив белоснежную округлость плеча вплоть до подмышки, которую залил красноватый отсвет огня, знакомый нам по полотнам Рубенса, все незримые духи, прячущиеся под обоями, укрывающиеся за живописными панно, несомненно, возликовали, оттого что получили во владение такую очаровательную хозяйку, которая в свой черед была уверена, что владеет ими.

Но вот, все обежав, она возвратилась в спальню, обтянутую голубым атласом с вышитыми на нем громадными и какими-то химерическими цветами.

Жанна все осмотрела, все сосчитала, все обласкала взглядом и рукой, и теперь ей остался единственный предмет восхищения – она сама.

Она поставила шандал на столик севрского фарфора с золотым бордюром, и вдруг взор ее остановился на мраморном Эндимионе[72], изысканной и чувственной скульптуре Бушардона[73], Эндимионе, который, опьянев от любви, откинулся на красно-коричневый порфировый цоколь.

Жанна закрыла дверь спальни, задернула портьеры и плотные шторы на окнах, вновь повернулась к статуе и жадно воззрилась на этого возлюбленного Фебы, которая, подарив ему последний поцелуй, возвратилась на небеса.

Угли, наполнявшие теплом комнату, где жило все, кроме наслаждения, горели красноватым светом.

Жанна чувствовала, как ступни ее утопают в ласковом, пушистом, высоком ворсе ковра; ноги у нее обмякли и подгибались, томление, но не томление усталости или сонливости, теснило грудь и тяжелило веки, словно прикосновение возлюбленного, а жар, но не тот, что шел от камина, плыл от ног в тело, гоня по жилам электричество, которое в животных называется наслаждением, а в людях любовью.

И в момент, когда в ней возникло это странное ощущение, Жанна увидела себя в трюмо, стоящем за Эндимионом. Пеньюар соскользнул с ее плеч на ковер. Тончайшая батистовая сорочка, увлекаемая более тяжелым атласом, спустилась до середины белых, округлых рук.

Взгляд отраженных в зеркале черных глаз, сладостно-нежных, горящих желанием, поразил Жанну в самое сердце; она увидела, как она прекрасна, почувствовала себя молодой и пылкой и подумала, что среди всего, что ее окружает, никто, даже сама Феба, не достоин любви больше, чем этот пастух. И она подошла к мраморному изваянию, чтобы посмотреть, не оживет ли Эндимион, не пренебрежет ли богиней ради нее, смертной.

Хмелея от неведомого доселе восторга, она склонила голову на плечо, прижала губы к своей трепещущей плоти и, не отрывая взгляда от глаз, которые манили ее из зеркала, неожиданно почувствовала, как истома смыкает ей веки, испустила глубокий вздох, склонила голову на грудь и вдруг, онемевшая, охваченная сонливостью, упала на постель, и занавеси полога сомкнулись над ней.