Ожерелье королевы

— Как? Одно слово по-немецки! Это едва ли скомпрометирует даму.

Голубое домино, притворившись, что выслушало приказания Оливы, тотчас ответило:

— Господин кардинал! Вот точные слова этой дамы:

«Тот, чья мысль вечно дремлет, тот, чье воображение не заменяет ему присутствие предмета его любви, не любит, и он напрасно заговорил бы о любви».

Кардинал, казалось, был поражен смыслом этих слов. Вся его фигура выражала высшую степень удивления, почтительность, восторженную преданность; потом руки его опустились.

— Этого не может быть, — пробормотал он по-французски.

— Сударыня! — обратился он к Оливе, все такой же прямой и неподвижной под своим атласным укрытием, слова, которые сказал мне от вашего имени ваш спутник... ведь это немецкие стихи, которые я читал в одном как будто знакомом вам доме?

Незнакомец сжал руку Оливы.

«Да», — кивнула она головой.

Кардинал вздрогнул.

— А этот дом, — нерешительно продолжал он, — находится в Шенбрунне?

«Да», — сделала знак Олива.

— И эти стихи были вырезаны на столике из дикой вишни золотым штифтом, который держала августейшая рука?

«Да», — сделала знак Олива.

Кардинал умолк. В его душе совершился некий переворот. Он пошатнулся и протянул руку, ища точку опоры.

Графиня де ла Мотт, стоявшая в двух шагах от собеседников, поджидала конца этой странной сцены.

Рука де Роана опустилась на руку голубого домино.

— А продолжение… — заговорил он.

— «Но кто повсюду видит предмет своей любви, кто угадывает ее в цветке, в аромате, под непроницаемыми покрывалами, тот может умолкнуть: его голос звучит в его сердце, и этого довольно, чтобы другое сердце услышало его и сделалось счастливым».

— Ах, вот как! Здесь говорят по-немецки! — внезапно послышался чей-то свежий, молодой голос, прозвучавший в группе, окружившей кардинала. — Посмотрим, посмотрим. Вы, маршал, знаете немецкий?

— Нет, принц.

— А вы, Шарни?

— Да, ваше высочество.

— Его высочество граф д'Артуа! — шепнула Олива, прижимаясь к голубому домино, так как четыре маски несколько бесцеремонно прижались к ней.

Голубое домино почувствовало, что движения масок задевают его.

— Берегитесь, господа! — властным тоном произнес он.

— Идемте, идемте, господин кардинал! — едва слышно произнесла графиня де ла Мотт.

В то же мгновение капюшон Оливы был скомкан невидимой рукой; ее отвязанная маска упала, и на секунду ее лицо показалось в полутьме антаблемента, образованного над партером первым ярусом.

Голубое домино испустило вопль притворной тревоги, Олива — вопль ужаса.

Возгласы удивления ответили на этот двойной крик.

Кардинал чуть не потерял сознание. Если бы он сейчас упал, он упал бы на колени. Графиня де ла Мотт поддержала его.

Волна масок, увлекаемых течением, разлучила графа д'Артуа с кардиналом и графиней.

Голубое домино, быстрое, как молния, опустив капюшон Оливы и подвязав ей маску, подошло к кардиналу и пожало ему руку.

— Это непоправимое несчастье, — сказало домино, — и вы понимаете, что честь этой дамы зависит от вашего великодушия.

— О, сударь, сударь! — с поклоном пролепетал принц Луи и провел по мокрому от пота лбу платком, дрожавшим у него в руке.

— Идемте скорее! — сказало Оливе голубое домино.

И они исчезла.

«Теперь я знаю, что кардинал считал невозможным, — сказала себе графиня, — он принял эту женщину за королеву, и вот какое впечатление произвело на него это сходство! Так, так! Вот еще одно наблюдение, которое следует запомнить!»

— Не желаете ли вы покинуть бал, графиня? — слабым голосом спросил де Роан.

— Как вам будет угодно, ваше высокопреосвященство, — спокойно ответила Жанна.

Глава 2. САФО

Графиня де ла Мотт вывела прелата из задумчивости.

— Куда отвезет меня этот экипаж? — спросила она.

— Графиня, не бойтесь! — воскликнул кардинал. — Вы уехали из вашего дома, следовательно, туда карета вас и доставит.

Карета остановилась перед домиком, вокруг которого теснилось множество деревьев.

Жанна легко выпрыгнула из экипажа.

— До свидания, ваше высокопреосвященство! В свой новый дом Жанна вошла одна. Она отпустила всех слуг, задвинула засов и с торжествующим видом произнесла:

— Одна! Я здесь одна у себя дома!

Она вставила в тройной подсвечник свечи, горевшие в вестибюле, и заперла на засов массивную дверь передней.

И тут началась немая и оригинальная сцена, которая живо заинтересовала бы одного из тех ночных зрителей, которых поэтический вымысел заставляет парить над городами и дворцами.

Жанна обошла свои владения. Она восхищалась каждой комнатой, всем этим домом, где малейшая подробность приобретала в ее глазах ценность с тех пор, как жадность собственницы сменила любопытство случайной прохожей.

И вот, после всех этих экскурсий, когда свечи сгорели уже на три четверти, изнемогавшая, тяжело дышавшая Жанна вошла в спальню, затянутую голубым атласом, расшитым большими, сплошь фантастическими цветами.

Она все видела, все подсчитала, все обласкала глазами и пальцами; ей оставалось восхищаться только самой собой.