Ожерелье королевы

— Да, да; вам известны самые страшные тайны, сударь! — вздрогнув, отвечала Олива. — А теперь…

Она посмотрела на незнакомца так, словно могла читать по его лицу сквозь маску.

— А что с ним сталось теперь? Голубое домино хранило молчание.

— Прошу вас, — почти умоляюще настаивала Николь, — скажите мне; что сталось с Жильбером? Вы молчите, вы отворачиваетесь… Быть может, воспоминание о нем оскорбляет вас, удручает?

В самом деле: голубое домино не только отвернулось, но и поникло головой, словно груз воспоминании был чересчур тяжел для него.

— Когда Жильбер любил мадмуазель де Таверне… — произнесла Олива.

— Имена называйте лоташе, — перебило ее голубое домино. — Разве вы не обратили внимание, что я их и вовсе не называю?

— Когда он так любил ее, — со вздохом продолжала Олива, — что каждое дерево в Трианоие звало об этой любви…

— О! — произнесло голубое домино; мягкое покачивание головы выдавало улыбку, появившуюся под маской. — О вас, о Жильбере и еще об одной особе мне известно все, что может быть известно вам самой, милое дитя мое!

— Скажите мне откровенно: что сталось с Жильбером? — Разве вы не слыхали, что он умер?

— Да, но…

— Так вот: он умер.

— Умер? — с недоверчивым видом переспросила Николь.

Внезапно она содрогнулась так же, как и в первый раз.

— Ради Бога, сударь, — сказала она, — окажите мне услугу!

— Две, десять — сколько вам будет угодно, дорогая Николь!

— Снимите маску!

— Здесь это невозможно.

— Вы боитесь, что я вас узнаю!

Голубое домино больше не заставило себя упрашивать; оно направилось в темное место, которое указала ему молодая женщина, и, очутившись там и отвязав маску, показало свое лицо Оливе, — та с минуту пожирала его взглядом.

— Увы, нет! — топая ногой и вонзая ногти в ладони, сказала она. — Увы, нет, это не Жильбер!

— А кто же я?

— Не все ли мне равно, раз вы — не он?

— С сегодняшнего дня, дорогая Олива, — вы видите, что я оставляю в покое Николь, — с сегодняшнего дня, дорогая Олива, перед вами открывается все ваше будущее — счастливое, богатое, блестящее.

— Вы так думаете?

— Да, если вы и впрямь решились на все, чтобы с моей помощью достичь цели.

— О, на этот счет будьте спокойны!

— Только не надо больше вздыхать так, как вы вздохнули сейчас.

— Поговорим о том, о чем вам желательно.

— Почему вы убежали с Босиром?

— Потому что я хотела покинуть Трианон, и должна была бежать с кем-нибудь. Я не могла больше оставаться для Жильбера крайним средством, презираемой заменой.

— Десять лет верности из-за гордыни, — заметило голубое домино. — О, как дорого вы заплатили за свое тщеславие!

Олива расхохоталась.

— Я прекрасно понимаю, над чем вы смеетесь, — серьезно произнес незнакомец. — Вы смеетесь над тем, что человек, который утверждает, будто ему известно все, обвиняет вас в том, что вы десять лет хранили верность, тогда как вы и не подозреваете, что вас можно обвинить в подобной глупости. Боже мой! Раз речь зашла о физической верности, милая девушка, то я знаю, о чем я должен теперь говорить. Да, я знаю, что вы вместе с Босиром были в Португалии, что вы провели там два года, что после этого вы уехали в Индию, уже без Босира, с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и который позабыл вас в Шандернагоре, на материке, когда возвращался в Европу. Я знаю, что у вас было два миллиона рупий на расходы в доме одного набоба, который держал вас за тремя решетками. Я знаю, что вы бежали. Я знаю, наконец, что, разбогатев, — вы унесли с собой два браслета с мелким жемчугом, два брильянта и три крупных рубина, — вы вернулись во Францию, в Брест, и там, при высадке в гавани, ваш злой гений снова привел к вам Босира, и тот едва не упал в обморок, когда узнал в вас, смуглой и исхудавшей, вернувшуюся во Францию бедную изгнанницу!

— Но кто же вы такой. Боже милостивый? — произнесла Николь. — Откуда вы все это знаете?

— Я знаю, наконец, что Босир увез вас, доказал вам, что он вас любит, продал ваши драгоценности и довел вас до нищеты… Я знаю, что вы его любите, что, во всяком случае, вы так говорите и что, раз любовь является источником всех благ, вы должны быть самой счастливой женщиной в мире.

Олива опустила голову, закрыла лицо рукой, и сквозь пальцы этой руки были видны две слезы, скатившиеся из глаз.

— И эту женщину, такую гордую и такую счастливую, вы сегодня вечером купили за пятьдесят луидоров! — сказала она.

— Вы стоите гораздо дороже, и я докажу вам это. О, не отвечайте мне — ведь вы ничего не понимаете... а кроме того… — прибавил незнакомец, склонившись в сторону от Оливы.

— А кроме того?

— А кроме того, сейчас мне необходимо все мое внимание.

— В таком случае, я умолкаю.

— Нет, как раз напротив: говорите со мной, о чем хотите. Боже мой! Рассказывайте мне о любых пустяках, это мне безразлично, лишь бы у нас с вами был вид людей, занятых разговором.

— Будь по-вашему. А все-таки вы оригинальный человек.